Простая формальность

Неужели она никогда не заплачет? Она подождала, прислушиваясь, как пыхтит кондиционер — как большое, спокойное животное, — ограничивая окружающее ее пространство. Внутри дома она не казалась себе такой маленькой. А за воротами, на улице, приобретала свой настоящий масштаб — крохотная суетливая букашка на солнцепеке, которую в любой момент могут раздавить на сверкающем, раскаленном, черном шоссе.

На лестнице раздались шаги. Да, конечно же, она оставила входную дверь открытой. Драгоценности она хранит в банке, но ведь грабители об этом не знают. В кошельке у нее несколько сот долларов и в гостиной есть столовое серебро. Любому уважающему себя грабителю этого будет мало. Она укрылась с головой. Опять тяжелые шаги на лестнице. Значит, ей суждена такая смерть — от руки грабителя, а вовсе не от рака. Подумать только! А может, он не заметит, что дверь в спальню открыта? Или решит, что там лежит покойник? Она зажмурила глаза и затаила дыхание.

— Мэрион?

Она отбросила одеяло и закричала. Клэй, толстый, лживый Клэй, в рубашке с короткими рукавами и открытым воротом, запыхавшийся после подъема по лестнице, стоял на пороге спальни. Вид у него был робкий и нерешительный, глаза печальные.

— Что ты здесь делаешь? Ты меня напугал. — Она хотела было вылезти из постели, но, вспомнив, что лежит в босоножках, плотнее закуталась в одеяло. — Как ты сюда попал? Я не слышала, как ты подъехал.

— Я хотел взглянуть на бассейн и сад, отпустил такси у ворот и прошел к дому пешком.

— Почему ты не в Нью-Йорке?

— Я звонил без конца много дней подряд, но телефон не отвечал. В конторе Хэнка мне сказали, что ты еще не уехала. Я заволновался и прилетел.

Он подошел к кровати и остановился, глядя на нее. Лицо у него постарело, щеки обрюзгли, а живот выпирал еще больше, чем раньше.

— Я не хочу тебя видеть. Пожалуйста, пожалуйста, оставь меня в покое. — Поерзав, она освободила ноги от босоножек.

— Мальчики сказали, что на похоронах ты не плакала и вообще была не в себе.

— Где Синтия? В такси?

— Дома. — Он присел на кровать. Матрац сразу осел. Краем бедра он касался ее. Она отодвинулась.

— Не сиди здесь. Уходи. Прошу, уходи.

— Почему? Я хочу тебе помочь.

— Чем ты можешь мне помочь, когда я горюю о том, кого ты ненавидел?

— Я и не думал ненавидеть Хэнка.

— Неужели ты не можешь хоть один раз сказать правду, а не то, что подсказывает тебе твое супер-эго? — Она отвернулась от него, но почувствовала себя уже лучше, почти нормально. Значит, слава Богу, она не сошла с ума. Она все еще в состоянии разозлиться. — Хэнк был богаче, умнее, удачливее, спортивнее тебя и вдобавок женился на твоей жене. Разумеется, ты его ненавидел.

Он пожал плечами.

— Говори, говори. Я здесь не для того, чтобы обсуждать, как я относился к Хэнку. Я здесь потому, что подумал — может, я тебе нужен.

Она молча посмотрела на него, не зная, что ответить на столь точно и просто выраженную мысль.

— Хочешь перекусить? — предложил он. — Есть что-нибудь в холодильнике?

Черт побери, черт его побери, подумала она. Она вдруг почувствовала резкое жжение в глазах. Неужели именно сочувствие Клэя, а не чье-то еще, вызовет долгожданные слезы? Нет, нет и еще раз нет.

— Да, я проголодалась. В морозилке полно еды, но все заморожено. Может быть, отвезешь меня куда-нибудь поесть?

Сквозь одеяло и простыни он нащупал ее ногу и мягко, по-родственному, погладил. Ничего страшного, пусть.

— С удовольствием. Прекрасная мысль. — У него был такой вид, словно он готов ее поцеловать или обнять, но не делает этого из чувства деликатности.

— Я… вообще-то я собиралась сегодня к парикмахеру, но все время что-то забывала в доме. Бегала вверх-вниз по лестнице, потом плюнула и опять легла.

Он поднялся и посмотрел на нее с новым, дружелюбно-покровительственным выражением.

— Я подожду внизу, пока ты одеваешься. У тебя есть что выпить?

— Наш винный погреб один из лучших в Штатах.

— Белого или красного?

— Нет, давай лучше выпьем шампанского! Для настроения.

Как только он вышел, она соскочила с постели. Неужели она рада, что он приехал? Да. Да, рада. Она приняла горячий душ и хорошенько растерла все тело щеткой. Что же надеть? Что ей больше к лицу? Она нашла черное полотняное платье, которое подчеркивало ее талию, и белые бусы из слоновой кости. Накрасила губы, стараясь не обращать внимания на иссиня-черные круги под глазами, на всклокоченные волосы, торчащие сердитыми лохмами во все стороны.

В гостиной воняло от пепельниц, переполненных окурками, а пол был завален журналами и газетами, накопившимися за эти пять недель. Она сидела в огромном кресле, привезенном из дома в Коннектикуте, где они жили с Клэем, и наблюдала, как он ссыпает окурки в пластиковый мешок для мусора и протирает пепельницы влажным бумажным полотенцем. Потягивая шампанское, она мысленно радовалась, что не прогнала Клэя. Он и правда ей нужен. Внимание, забота, бодрый тон — это как раз то самое, чего просит душа, если у тебя нет ни черной шали, ни скалистых гор, ни таланта горевать напоказ.

— Расскажи мне про Синтию, — попросила она. — Ты по-прежнему в восторге от семейной жизни?