Простая Душа

Попетляв меж гаражей-ракушек, Андрей Федорович вышел на Московскую и огляделся. Его дом грубой каменной кладки, мрачный, семиэтажный, с трехметровыми потолками, уверенно доминировал в пространстве, врезаясь в череду купеческих зданий над оживленным перекрестком. Он был похож на крепость и тем нравился Астахову – потому, наверное, что и весь город воспринимался им как дальняя точка побега или ссылки, последний редут, бастион на границе с басурманской степью, чем тот собственно и был во времена предприимчивой Екатерины. Лишь прожив тут несколько месяцев, он стал наделять Сиволдайск более развитыми свойствами и чертами, насмотревшись на причудливое смешение рас и ощутив в какой-то мере наивную цельность восприятия мира, присущую жителям удаленных мест.

Купив сигарет в палатке, торгующей всем, от хлеба до поддельного арманьяка, Андрей Федорович повернул к центру и зашагал по бугристому тротуару, разделенному на части вереницей деревьев. Асфальт был нечист, и воздух казался чересчур тонок, а уличные звуки будто пробивались сквозь мутноватую слюду. Ощущение тревоги, мучавшее с утра, вернулось вдруг без видимых причин – у Андрея перехватило дыхание, и даже сердце забилось чаще. Замедлив шаг, он без любопытства скосил глаза на одинокого постового, маячившего у входа в здание районной милиции, отобранное когда-то у «кровавого ГБ». Оно было старой постройки и имело цвет малинового мусса. Из центральной его стены торчал одинокий балкон, как трибуна для обращений к народу, но, подойдя, каждый мог видеть, что это обман, и у балкона нет пола. Постовой, узнав Астахова, вяло кивнул и со вздохом поправил фуражку; ему было жарко, скучно и хотелось пива. Вдруг дунул ветер, и в воздухе сразу запахло пылью. Ужасный город, – подумал Андрей Федорович в сердцах, – и как меня сюда занесло?

Он побрел дальше, посматривая по сторонам в поиске знаков, сулящих позитив. Как и любая провинция, Сиволдайск на знаки был щедр, но сегодня, увы, ничто не радовало глаз. Медленно ползли автомобили, пофыркивая и сигналя, солнце жгло уже вовсю, и на лбу у Андрея выступили капли пота, а потом ему встретилась котлярская цыганка с косынкой, завязанной под подбородком – это была дурная примета, она сулила неприятности и печали. Астахов выругался вполголоса и решил даже перейти на другую сторону улицы, в тень серого здания с поликлиникой на первом этаже. Оно было длинное, как дебаркадер, и хмурое, как заброшенный каземат, у его угла всегда стоял фургон неотложки с побитым ржавым кузовом и валялись груды раскисшего картона, из-под которого выползало что-то, напоминающее использованные бинты. У фургона он увидел группу санитаров, вышедших покурить. Один из них, похожий на пожилого прозектора с довольным лицом, глянул вдруг в упор, потом отвернулся и, продолжая прерванный рассказ, произнес с угрозой: «Так вот, а я ему говорю – ну ты зайдешь ко мне в процедурку…» Это вызывало неприятные картины – Андрей Федорович зашагал дальше, стараясь не выдавать беспокойства, но в голове у него зашевелились мысли о бренном, и по спине пополз противный холодок.

Что-то было не так, пространству не хватало устойчивости. Чтобы отвлечься, Астахов напомнил себе о разговоре, что ждет его совсем скоро, и стал думать об Анне, тем более, что и она имела отношение к медицине, проработав лет семь в лучшей здешней больнице. Там они и познакомились, когда он зашел в приемную за каким-то пустяком. Анна встретилась ему случайно и подсказала, куда идти, блеснув серыми глазами. Она казалась сказочно-неприступной в белом халате и со стетоскопом на шее, как снежная королева или красавица, закованная в лед. Это раззадорило его не на шутку, так что он сразу сделался чересчур пылок и сказал лишние слова, и потом, без всякой нужды, слишком многое обещал…

В целом, Астахов не нравился себе в этой истории. Все начиналось красиво и ярко – их мимолетная встреча буквально через сутки переросла во взаимную страсть. Он разыскал Анну в конце рабочего дня, надеясь лишь условиться о совместном ужине, но она соблазнила его сама – вела за руку по больничному коридору, высокая, статная, с напряженным взглядом, втолкнула в полутемную каморку и повернула ключ, торопливо разделась, прижалась мягкой грудью… В каморке с метлами они провели долгий час, потом поехали к нему, и там он наконец рассмотрел ее как следует, отметив безупречность форм, а заодно и довольно-таки быстрый ум. Их роман оставался беспечно-легким еще дней пять или шесть, а потом в него вмешались сложности жизни и стали отвоевывать территорию пядь за пядью, постепенно выступая на первый план.