Простая Душа

Он ступил на брусчатку у входа в модное кафе и вдруг замер на месте, оцепенев, как и все, оказавшиеся поблизости. Вопль клаксона и отчаянный визг тормозов взрезали воздух аккордом, жалящим нервы, сразу вслед за которым раздался глухой удар – и крики, и звон стекла. Астахов понял мгновенно – вот оно, случилось. Потом обрадовался – случилось не с ним. И лишь затем, с миллисекундным опозданием, осознал картинку, отпечатавшуюся в сетчатке: грузовой фургон, мчащийся по улице комдива Чапаева; другой автомобиль, Мерседес с темными непрозрачными стеклами, рванувший фургону наперерез; и через мгновение – груда железа, в которую превратились они оба, дым, какие-то брызги, стеклянный дождь… Наверное, грузовик проскакивал на желтый, – машинально отметил Андрей. – Мчался на угнетателя пролетариев в подлинных традициях Красной армии. Хоть и не в тачанке, но с запасом классовой ненависти… Потом опомнился, порывисто вздохнул, пробормотал вслух: – «Скорую, скорую!» – и стал оглядываться в поисках телефона-автомата, забыв даже о сотовом, лежащем в кармане брюк.

«Скорая» действительно была нужна – шоферу Мерседеса, оставшемуся в живых. Удар грузового фургона пришелся в заднюю дверь, за которой сидел единственный пассажир, умерший мгновенно – равно как и водитель грузовика, действительно пытавшийся проскочить на желтый свет, уже сменившийся красным. Но если смерть водителя никак не повлияла на наших героев, то кончина важного пассажира имела к ним самое прямое отношение: на заднем сиденье седана класса S ехал не кто иной, как «покровитель» Тимофея Царькова.

Ему, как и Астахову, тоже не нравилось сегодняшнее утро, однако, будучи человеком практическим, он не искал к тому слишком сложных причин. Проснулся он с тяжестью в голове, которая вновь стала мучить его последние недели, и долго лежал в кровати, гадая, есть ли это следствие надвигающегося циклона или же сигнал более серьезного свойства, о котором стоит рассказать врачу. Затем ему позвонила любовница, хозяйка салона красоты, и полчаса донимала проблемами, не стоящими выеденного яйца, но главное – именно на сегодня была намечена «акция» с Царьковым, и «покровителя», как всегда перед щекотливым делом, терзали сомнения, все ли спланированно как должно, и не помешает ли задуманному какой-нибудь подводный камень. Потому, в машину он сел мрачным и хмурым, недовольно потер затылок и выругал шофера за какую-то мелочь, нагнав на того порядочного страху. Первое, что он хотел сделать у себя в кабинете – это запереться от всех на ключ и еще раз проговорить детали с главным из тольяттинских гангстеров, но дожить до этого у него не вышло. Безвестный посланец судьбы, успевший уже с утра «поправить здоровье» водочкой с пивком, смешал все планы и «покровителя», и многих других, врезавшись на полном ходу в бок новенького «Мерса» и задав работы спасателям, потратившим два часа на извлечение тел из покореженных автомобилей.

Этого Андрей Федорович уже не видел. Он брел навстречу сигналящей пробке, взволнованный и бледный, ничего не замечая кругом. Смотреть больше было не на что – главное уже случилось. Напряжение в воздухе спало, будто лопнула тугая струна. Запущенный снаряд мироздания попал не в него, но просвистел довольно-таки близко. Смысл этого ему еще предстояло обдумать.

В двух кварталах от злополучного перекрестка жизнь уже шла своим чередом. Было людно, молодухи-татарки, рассевшиеся вдоль тротуара, бойко торговали, чем придется. Разбитная девчонка из магазина галантереи попыталась было поймать Астахова за рукав. «Пойдемте к нам за джинсиками, есть и рубашечки новые турецкие…» – зачастила она фальцетом, но смолкла и отшатнулась, увидев его лицо.

Лишь когда показалась площадь со зданием рынка, похожим на стилизованный вокзал, и цирк братьев Сермяжных с фасадом-зеркалом, за которым будто готовился фокус с исчезновениями, Андрей немного пришел в себя. Руки больше не тряслись, и во рту исчез металлический привкус, а мысли вновь обрели какую-никакую стройность. «Дежа вю, – пробормотал он, – то есть нет, что это я болтаю? Никакое не дежа вю, а предвиденье непонятной природы. Впрочем, избыток необъяснимого всегда несет в себе креативный импульс».

Ему подумалось тут же, что сложность пространства-времени, к пониманию которой человечество пока не приблизилось, ценна хотя бы тем, что не дает никому права сводить явления к примитиву – несмотря на то, что кругом, куда ни глянь, именно примитив цветет пышным цветом. «Размножайтесь, плодитесь, – усмехнулся Астахов, обращаясь неизвестно к кому. – Что с вас взять еще, вы ведь больше ни на что не способны. Я на вас не сержусь, все мы одинаково наивны. В этом есть надежда – может все устроено хитрее, и жизнь духа не кончается со смертью?»