Проша

— Слушайте, но ведь это только слова! Гнилой… А этот гнилой, между прочим, мне хорошую работу нашел. Такую, которая на дороге сейчас не валяется… Вы ж сами знаете — если б не он, не видать бы нам этой дачи! Он связан с очень денежными людьми. И заказчики его — ого-го-го! Птицы высокого полета! Им что пятьдесят долларов, что пятьсот — невелика разница.

— Э-э-э, не говори, такие люди каждую копейку считают! А иначе не были бы они, как ты говоришь: ого-го-го! Сам-то себя не дури… Дело, конечно, твое, но я бы не стал с этим связываться. Откажись пока не поздно, догони дружка своего, извинись, что не сможешь взяться за эту работу, выдумай что-нибудь… мол, по семейным делам срочно в город нужно… Ну, я не знаю! Можно же что-то придумать…

— Нет, я не понимаю… — папа вскочил из-за стола и зашагал взад-вперед по веранде. — Почему вы так странно настроены? Вы что, не хотите, чтоб я для семьи пятьсот долларов заработал? Это ж огромные деньги! Сколько всего можно было бы… у Лельки туфель приличных нет! Вы поглядите, в чем она ходит? Я уж не говорю про зимнее: сапоги, дубленка… А это моя жена! Моя!!! И ваша дочь, между прочим! Вам приятно, что зять жену обеспечить не может?

— Коля, не заводись. Никто тебя ни в чем не винит — ты и так пашешь с утра до ночи! Но… — дед Шура и сам вскочил, и они оба заметались возле стола, рискуя стукнуться лбами. — Понимаешь, не любой ценой, вот я о чем говорю! Нельзя же связываться со всякой… шушерой, понимаешь ли! И Валет этот твой… хоть он меня озолоти — не нравится мне и все тут! Ты его просил помочь с переездом? Просил! Он тебе помог? А? Помог, я тебя спрашиваю? Что молчишь?

— У него закрут на работе, — хмуро буркнул отец, но Сеня, которая папино настроение чувствовала как свое, поняла, что в душе он сердит на Валета. И совсем его не оправдывает.

— Ах, закру-у-ут, понимаешь ли! — дед ехидно ощерился и упер руки в боки. — Значит, когда ему надо — он тебя на все сто нагружает, и ты как мальчишка кидаешься ему помогать! А как нужно тебе — у него закрут! Ха! Видали мы таких, да, батенька мой! И вообще, у него глаза бегают! Этакий лощеный хмырь! И тебя он втянет в свои делишки, ой, Коля, смотри, недалеко до беды! — дед с грохотом отодвинул свой стул и уселся за стол, ненароком толкнув локтем сахарницу — и сыпучие сладкие бисеринки разом посыпались через край. — Ах, зараза! Черт! Ксенька, подотри тут быстренько, пока бабушка не видала. Ну! В два счета — раз-два…

Пока Сеня прибирала на столе и смахивала в ладошку рассыпанный сахар, дед сидел молча, уронив голову на руки. Она невольно взглянула на его поникшую голову: надо же, совсем белая! А вены на руках — синие, вздувшиеся, они едва заметно пульсировали… Как живые существа! И ей отчего-то стало страшно за дедушку. Она постояла секунду возле него и вдруг неожиданно для себя крепко поцеловала. Дед поднял голову и с изумлением взглянул на внучку — такие телячьи нежности были не в её духе. Он улыбнулся ей — ласковой, грустной улыбой, взял её лапку, выпачканную в сахаре и… нежно поцеловал. Потом легонько шлепнул по попке, подталкивая на улицу.

— Иди, детка, гуляй. Гуляй! Да… — потом перевел взгляд на зятя. Взгляд у него был сокрушенный, растерянный. — Ты ведь знаешь, Коленька, грязные деньги счастья в дом не приносят. И прошу тебя: помни об этом — я ведь ничем, кроме стариковских нотаций, помочь тебе не могу… А ты не отвергай их сходу — слова-то мои… Боюсь ведь я за тебя. И люблю тебя, Коля, да… Я ухожу… а вы остаетесь. Кажется — взял бы душу, да перелил всю до капли, чтоб вы поняли то, что понял я. Ну вот, разворчался старик пора и честь знать!

Мама как раз внесла блюдо с дымящимися купатами, политыми кетчупом, но дед на них даже и не взглянул, тяжело поднялся и весь поникший, потерянный скрылся в комнате.

— Папа! — окликнула его мама и умолкла, перехватив мужнин взгляд. — Ну вот, купаты остынут… Ладно, ешьте, я их потом для дедушки разогрею.

А Сеня сбежала в сад. Что-то поднялось в ней — точно колючая ледяная поземка завихрила в душе…

«Дедушка мой умрет! Мой дедушка — он умрет. Нет, не хочу! Не хочу-у-у-у!»

Зима ворожила в её душе — и душа замерзала под её поцелуями.

Мысль о смерти тех, кого любишь, кто всегда, всю твою жизнь был рядом с тобой… и цветущие деревья, трава, кусты, это светлое небо… дыхание радости… Нет, это невозможно понять, это нельзя пережить… и кто только это придумал?! И Сеня вдруг ясно, отчетливо поняла, что это придумал Враг. И она всю свою жизнь будет с этим врагом бороться. Но дедушку, бабушку, папу, маму… — она же тоже когда-то умрет! — так вот, чтоб он знал: и маму, и папу — всех! — она ему не отдаст.

И успокоенная этим решением, примиренная с миром, она вернулась к столу, разом став мудрей и спокойней. И теперь — когда цель ясна, когда решение принято, можно вернуться ко всем заботам текущего дня. А о цели своей — о своем великом решении она подумает позже. Когда чуть-чуть успокоиться. Ведь нельзя же так волноваться — от этого сердце выскочит! А ещё надо поесть… и Сеня набросилась на купаты.