Просчёт финикийцев

Иногда мы ходили в Макдоналдс, там сигнал ловился лучше, но было слишком шумно, чтобы работать весь день. Я регулярно звонил домой из уличных автоматов. Маменька требовала подробного отчета о моих делах, здоровье и питании, но тут же перебивала, чтобы рассказать, как отец опять не явился на заседание суда, Джею выплачивают по страховке, а Ханна Берман похудела на пять фунтов и купила дизайнерское платье на выпускной. По вечерам мы смотрели фильмы. Карле, как и мне, нравились тупые боевики с погонями и мордобоем, не нуждающиеся в переводе. Мы стирали одежду в прачечной через дорогу, покупали бутерброды в киоске и круассаны в пекарне, таскали с завтрака чайные пакетики и сахар.

Она все еще пристегивала меня на ночь наручниками к батарее, но мы придвинули диван ближе к стене, чтобы это не мешало спать. Глядя в потолок, я представлял себя главным героем порнофильма, которого воинствующие амазонки держат в пещере на краю земли. Или обычным парнем, случайно оказавшимся в одном гостиничном номере с суперженщиной.

Я мечтал отцепиться от чертовой батареи, но не сбежать, вовсе нет. Мне хотелось забраться к ней под одеяло, обнять, согреть, уткнуться лицом в ее волосы, жесткие на вид, но шелковистые наощупь. Взорвать стеклянную стену робости, которую авторы бесплатных советов в сети назвали «барьером первого прикосновения». Я понимал, что если решусь на что-нибудь такое, она разозлится, даже ударит меня, и будет права.

Временами я ненавидел Карлу за ее резкую, не оставляющую вопросов, красоту. За эти сильные руки и точеные плечи. За осанку, словно насмехающуюся над моей вечной сутулостью. За идеально прямой нос, уверенность в себе, какую не купишь за деньги. За то, что рядом с ней я чувствовал себя жалким озабоченным неудачником. Простейшим организмом, способным только распространять свою генетическую информацию. Иногда я мечтал, чтобы она меня избила.

Можно назвать это стокгольмским синдромом, да хоть копенгагенским, какой толк от классификаций и ярлыков? Я мечтал любить ее днями и ночами, из года в год, до боли, до изнеможения, да самой смерти. Просыпаясь среди ночи после очередного наваждения, вымотанный и неудовлетворенный, я чувствовал, что в этой войне никогда не смогу победить.

Карла все понимала. Сказала, что нет ничего естественнее и логичней. Что похоть и насилие — движущие силы бытия. Ну или что-то в этом роде.

Изредка рассудок все же возвращался ко мне, и я осознавал, как мало нужно человеку для счастья. Кто-то, с кем можно незатейливо поговорить, либо ненапряжно помолчать. Закрытая дверь, кровать, компьютер, континентальный завтрак в полуподвальном буфете и никаких утренних подъемов, отбивающих желание жить. Лишь бы работал беспроводной интернет. Лишь бы выйдя на балкон и перегнувшись через перила можно было увидеть похожие на пасхальные яйца купола собора Сакр-Кёр. А с наступлением темноты следить за бегающими по небу цветными лучами прожекторов на шпиле Эйфелевой башни, прячущейся за скатами свинцовых крыш.

Мы оба понимали, что скоро этому придет конец. То ли мы растратим все деньги, то ли нас вычислят агенты ФБР, заподозрив неладное, несмотря на мои звонки маменьке три раза в неделю. Либо я найду того парня, и Карле придется завершить свою миссию и получить награду, ради которой она в это ввязалась.

Затеряться бесследно в нашем мире все еще несложно. Впрочем, как и найти кого угодно, приложив некоторое количество усилий. Я тусовался на подпольных хакерских форумах. Прогонял сложные запросы по базам данных сотовых операторов. Ворошил архивы газет, доски объявлений, архивы моргов и больниц. Не гнушался и кредитными компаниями, рискуя ненароком засветить собственное присутствие в их бронированных виртуальных пещерах Алибабы.

Кто бы что ни говорил о высоких материях, на деле жизнь состоит из бытовухи. Учебы, работы, покупки еды в супермаркете, оплаты счетов, разговоров по телефону и визитов к врачу. Каждый, кто вращается в этом колесе повседневности неизбежно подпадает под безмолвную власть статистических алгоритмов и оставляет свой уникальный след в недрах необъятной свалки информационного мусора.

На исходе второй недели я позвонил маменьке из самой знаменитой телефонной будки в мире. Той самой, что торчит на набережной напротив Эйфелевой башни, между киоском с шаурмой и летним парком аттракционов. Карла стояла рядом, под пластиковым козырьком. Я чувствовал смущение оттого, что она слышала разговор до последнего слова, учитывая склонность моей маменьки голосить в трубку, будто собеседник на другом конце линии глух и слабоумен одновременно.

— Тебе пора вернуться, и научиться брать ответственность за собственные поступки!

— Мне здесь нравится.

— Тебе уже почти восемнадцать, а толку ноль!

«Спасибо мама, я помню, сколько мне лет.»

— Из полиции больше не приходили?

— Нет, но приходили двое из ФБР. Они оставили номер, а я и забыла. Запиши, они просили позвонить.

— Хорошо, когда вернусь, я обязательно...