Прорыв. Боевое задание

Лейтенант поморщился, но выделил Афанасьеву самый немудрящий участок — там меньше травы и потому земля просматривается лучше.

3

Каждый боец получил участок и находился от своего товарища на расстоянии не менее пятидесяти метров. Из-за предосторожности двигались по полю в шахматном порядке. Работу начинали через одного. И когда первый ряд углублялся на пятьдесят метров, приступал к делу второй.

Казалось, чего проще — нащупал железную мину, вывинтил взрыватель, словно бы оторвал ядовитой змее голову, и дело с концом. Но это лишь самая безопасная часть работы. Труднее трудного определить — с сюрпризом эта мина или нет.

Сядешь возле нее, осторожно пальцами разгребешь землю, выкинешь главный взрыватель — ядовитую головку и маракуешь: какая она, эта мина? Не первая, но, возможно, последняя. Минеру ошибаться нельзя. Если взрыв корежит до неузнаваемости сталь, то от человека после взрыва вообще ничего не остается.

С сюрпризом или без него? Как к ней лучше подступиться?

Взять в руки и выкинуть? А возможно, к ней и прикасаться-то нельзя?

А где-то на дороге маячит лейтенант Васенев и нервничает из-за того, что Ишакин долго задерживается на одном месте.

Лейтенант кричит звонким мальчишеским голосом:

— Почему застрял, Ишакин?

У Ишакина на лбу выступила испарина. Как же тут не застрянешь? Ничего на свете не боялся. Лез на финку, прыгал в ледяную воду, горел в огне, замерзал в пургу, натерпелся смертельного страха в боях под Мценском, но никогда ему так трудно не было, как сейчас. Он однажды видел, как всепожирающий бес вырвался наружу и превратил в пыль знакомого солдата, даже похоронить было нечего. А лейтенант торопит. Лучше бы не мешал и без него тошно!

Надо осторожненько пальцами подкопаться под самое днище, определить, есть ли там проводок. Если есть, значит, в днище вмонтирован еще один взрыватель натяжного действия. Не проверишь, схватишь мину — и конец. Пальцы дрожат, а лейтенант на дороге не унимается. У Ишакина вертится на языке мат, но он угрюмо молчит. К лейтенанту спешит Андреев. Ишакин успокаивается, этот объяснит нетерпеливому что к чему.

Сержант слушал, как кричал Васенев на Ишакина, и его это злило. Разве не видно, что у Ишакина что-то не идет, вот поэтому и медлит. Мешать ему ни в коем случае нельзя, если даже товарищи намного опередили его.

Васенев, держась обеими руками за портупею, смотрел в сторону Ишакина и горячился. Андреев сказал ему:

— Зачем же кричишь под руку? Ты же знаешь — нельзя отвлекать минера во время работы.

— Спит он там, что ли, понимаешь.

— Что-то не получается.

— Не получается... Это друг тот — на работу бегом не побежит.

— Какой же ты неуважительный все-таки, — вздохнул Андреев.

— Товарищ сержант! — взбеленился вдруг Васенев, и даже глаза у него побелели. — Не забывайся!

— А на меня зачем кричишь? Не я ведь, а ты нарушил инструкцию — мешаешь минерам работать.

— Другие хуже его? Однако вперед ушли. Приказываю заняться тебе, сержант, Ишакиным.

— Есть заняться, но не мешай ему по крайней мере сейчас, — сердито ответил Андреев, поняв, что пререкаться с Васеневым — пустое занятие.

Васенев сам не обезвредил ни одной боевой мины, вот ему и думается, что слишком медленно движутся по заминированному полю бойцы.

Лейтенант подергал портупею и скосил глаза на руки Андреева, которые ловко скручивали цигарку. Еще в школе приятели Васенева достали где-то длинную толстую сигару и решили ее выкурить. Пригласили и Васенева. Хотя он еще ни разу не курил, но отказаться не посмел — боялся, что засмеют. Приторно-цепкого сигарного дыма наглотался добросовестно, до слез в глазах, и стало Васеневу очень худо. Его рвало целый день. Когда сыну стало легче, отец отлупил его ремнем и сказал:

— Дурак, живи своим умом. Голова тебе дана не для того, чтоб носить шапку или вешать на нее горшок.

Курить вообще не научился и даже не пробовал больше, поэтому не понимал муки курильщиков, когда у них кончался табак. И с тех пор Васенев старался жить своим умом.

— Курить надо бросать, сержант.

— Я еще молодой курильщик, в армии научился.

— И зря. Легкие только отравляешь.

— Ничего, — улыбнулся Андреев. — Авось выдюжат.

— Хочу спросить, сержант, что это, у нас Афанасьев такой? Может, задумал что, как считаешь?

— Что мог задумать? Он, по-моему, болен, но скрывает. Я давненько с ним служу, по натуре он несколько скрытный, сам о себе ни за что не скажет.

— Вот я и говорю. Как вещь в себе — не отгадаешь, что у него на уме. Не задумал ли он чего-то...

— Брось, пожалуйста, — поморщился Андреев. — Ну, что ты в самом деле каждого подозреваешь?

Васенев посмотрел на сержанта отчужденно — они говорили на разных языках.

«Ну его к черту», — подумал Андреев и, отойдя в сторону, лег в траву.