Прорыв. Боевое задание

В Гомель прибыли свежим июльским утром, промаршировали по тихим тенистым улицам до Сожи, По железнодорожному мосту перебрались на ту сторону.

В диком сосновом парке, раскинувшемся в Ново-Белицах, располагался формировочный пункт. О прибытии неведомого, но боевого отряда на пункте уже каким-то путем узнали. Приготовились к встрече. Вышедшие из окружения красноармейцы, но не определившиеся еще по частям, а также вновь мобилизованные белорусы столпились возле входной арки. Начальник формировочного пункта, седеющий, высокий, подтянутый полковник с орденом Боевого Красного Знамени на гимнастерке, стоял на крыльце домика, где располагался штаб. Несколько штабных маячили за его спиной. Рядом с полковником стоял батальонный комиссар Волжанин, в новеньком, с иголочки обмундировании, на левом рукаве алела звездочка. Повязка на лбу еще была свежая, недавно наложенная. Лицо у комиссара осунувшееся, но по-прежнему приветливое.

Игонин и Андреев шли во главе отряда, подтянутые, бравые и радостные. Возле домика Игонин отошел в сторону и скомандовал:

— Отря-яд. Стой! Нале-ево! Равнение на середину!

И, печатая шаг, придерживая левой рукой приклад автомата, перекинутого на этот раз через спину, подошел к крыльцу и доложил:

— Товарищ полковник! Отряд, составленный из бойцов разных подразделений, прибыл в ваше распоряжение. Командир отряда красноармеец Игонин.

Полковник, принял рапорт, держа руку под козырьком фуражки, и потом поздоровался:

— Здравствуйте, орлы!

— Здравия желаем, товарищ полковник! — отчеканили бойцы.

— Спасибо за службу!

— Служим Советскому Союзу!

— Вольно!

Игонин повернулся к строю и дублировал:

— Вольно.

— Располагайте отряд на отдых. Я дам дежурного, он покажет где. А вас с заместителем попрошу ко мне.

Игонин передал командование Миколе, а сам с Андреевым пошел следом за полковником и батальонным комиссаром. У полковника был свой маленький кабинет, с двумя окнами, сейчас открытыми настежь, со служебным столом и с диваном.

— Садитесь, — пригласил полковник гостей сесть на диван. Но друзья топтались на месте, не решаясь, — сейчас этот диван являлся для них невиданной роскошью. Полковник понял их затруднение, улыбнулся и показал на стулья. Сам сел за стол, а Волжанин на диван.

— Рассказывайте, — попросил полковник Игонина, Петро было вскочил, но хозяин кабинета остановил его:

— Сидите, сидите. Курите, если хотите, — и подвинул открытую пачку «Казбека». Петро без лишних приглашений взял папироску, а Григорий не сразу — неловко было курить при полковнике и комиссаре. Но желание курить победило, к тому же и хозяин такой радушный — уже пожилой, на висках седина, вокруг глаз сетки морщин.

Закурили. И Петро, сначала нескладно, потом воодушевляясь и осваиваясь, стал рассказывать о боевом пути отряда. Часто обращался к Григорию за подтверждением, и Андреев либо кивал головой в знак согласия, либо добавлял к игонинскому рассказу свое.

Когда Петро дошел до гибели капитана Анжерова, грузный, слушавший до того молча и сосредоточенно батальонный комиссар Волжанин неожиданно ударил кулаком по валику дивана, с шумом поднялся и зашагал по кабинету так, что заскрипели половицы.

Игонин умолк, с опаской поглядывая на Волжанина, но тот уже взял себя в руки и тихо приказал:

— Продолжайте.

Игонин говорил без прежнего воодушевления, то и дело косясь на Волжанина, который продолжал мерять кабинет тяжелыми шагами.

— Вот и все, — наконец сказал он и поднялся. Вскочил и Андреев. Папироски у обоих давно погасли и лежали на краешке стола. Полковник остался сидеть некоторое время, уставившись в одну точку, держа вытянутые руки на стекле стола, словно собираясь ими сейчас ударить по стеклу. Поднялся как-то рывком, будто боясь, что медленно ему не встать, шагнул к Игонину и вдруг заключил его в объятия.

— Спасибо, сынок, — проговорил он тихо. — Спасибо, что вы такие.

Потом обнял Андреева, и Григория от его ласки прошибли слезы.

Волжанин остановился перед Игониным и запросто, без хмурости, с которой только что вышагивал по кабинету, сказал:

— Тебя я, кажется, помню: ты еще не пустил меня к Анжерову, в Белостоке, а?

— Так точно, товарищ батальонный комиссар! — улыбнулся Игонин.

— А тебя не помню, — повернулся он к Андрееву.

— Мы с ним друзья, — вступился за Григория Петро. — Он у нас политруком был, его капитан назначил.

— О, капитан толк в людях понимал, знаю, не ошибся. Молодцы! Других у меня слов нет.

Полковник разрешил Игонину и Андрееву идти к своему отряду. Когда за ними закрылась дверь, сказал Волжанину:

— Обрадовали меня эти мальчики, Андрей Андреевич, ты даже не представляешь, как обрадовали. Основное мы до войны успели-таки сделать — вырастили смену себе. Молчу, молчу. Снова расфилософствовался. Стариковская потребность, что поделаешь.

— Нет, отчего же! Философствуй. Я тоже не прочь пофилософствовать на эту тему, хотя, — он улыбнулся, — стариком себя еще не считаю.