Прорыв

-- Наум, -- с грустью сказал Сергуня. -- У тебя действительно нет юридического мышления. Мы -- не анархисты времен Бакунина, отвергающие все правительства сразу. Письмо -- это показуха. Паблисити! А мы заняты делом, которое, как тебе известно, творится не на виду... Есть мнение государства Израиль... Надо прибиться к какому-- то берегу. Их два. Выбирай. Иначе будешь болтаться, извини меня, как цветок в проруби... -- И ушел, шагая крупно, уверенным шагом, вминая асфальт, на котором оставались следы его дорогих итальянских сандалей.

Расстроенный Наум приехал ко мне на Аэропортовскую улицу за подписью. Я подписал письмо, позвонил друзьям, которые жили здесь же, в кооперативных домах "Московский писатель"; одни литераторы называли эти дома "голубым гетто", другие -- писательским гадючником. К одному из приятелей заглянул Юра Домбровский.* Еще одна подпись! Пока ждали соседей -- постоянных "подписантов", разговорились о русской глубинке. Я только что вернулся из Воркуты, Ухты и Норильска, где провел лето в геологических партиях. -- А в тундре есть евреи? Да?! -- воскликнул Наум, и в глазах его появился блеск старателя, наткнувшегося на золотую жилу. -- Это же все "ломовые" прорабы. Сварщики газопроводов. Подарок Израилю.

Я засмеялся, вспомнив прораба-еврея по кличке "Бугай", который каждое воскресенье выпивал с дружками по два литра на брата. И закусывал салом.

-- Они что, никогда об Израиле не говорят? -- возмущался Наум. -- Не может быть.

-- Как не говорят?! Случается...

-- Ну?! -- нетерпеливо воскликнул Наум. И спохватился: "нукать", вроде, невежливо; пояснил, что это у него не пустой интерес. Дов охватил всех, даже татов -- горских евреев. А тундра как-то выпала из внимания... Значит, это ложится на его, Наума, плечи.

Я улыбнулся, рассказал, как однажды мы собрались в деревянном ящике, заменявшем прорабскую. На забытой Богом речушке Чебью. Спасаясь от комарья, развели костерик прямо в ящике, на железном листе. Набросали свежей хвои для дыма. Разговорились. Все прорабы, инженеры участков оказались евреями. Несколько -- из Биробиджана. В центральных городах их не прописали, пришлось осваивать тундру. От меня требовали новостей; в частности, поинтересовались, правда ли, что из Москвы несколько семей отпущены в Израиль...Один из прорабов вдруг взорвался, вскричал, что он ненавидит "этих местечковых", которые рвутся в Израиль. "Они уедут, а тень падет на нас. Защити тогда диссертацию, попробуй!" Его резко оборвал начальник участка, которого и звали "Бугаем". В "Бугае" было трудно угадать еврея. Краснорожий, скуластый, курносый. -- "Скотина! -- воскликнул он, оторвавшись от своих бумаг. -- Даже уголовники, когда их товарищи бегут из тюрьмы, радуются. Знают, что оставшихся не помилуют, начнутся строгости, расправа, побои, 177"шмоны день и ночь, и все равно -- рады. Кому-то удалось вырваться на свободу... Вот ведь какая жизнь, -- добавил он, отмахиваясь от дыма, который ел глаза. -- Не замечаем, что стали жлобами. Хуже блатных. Рабы, которым свобода не нужна принципиально... Уехать, что ли? Чтоб не видеть, как людей превращают в 178"гавно.

Наум пришел в волнение необыкновенное. Сказал, что происходят одни и те же процессы и у них, на Электроламповом, и в тундре...

-- Людей превращают в навоз! Как будет возможность, слетаю туда. Подкину им литературки, учебники... Дай адресок! -- Получив еще три подписи в защиту генерала 180"Григоренко, он выкатился из квартиры. Не стал даже лифта ждать. -- Некогда! -- прокричал он откуда-то снизу. А мы с друзьями остались, выпили чайку с яблочным пирогом, который моя жена оставляла "про запас", на случай неожиданных дискуссий, которые в нашем доме не прекращались уже года три. Мы были подавлены. Особенно Юра Домбровский, который не был евреем и -- святой человек -- чувствовал себя виноватым в "дозволенном 181"жидоморстве", как он говаривал.

Расхождений во взглядах не было. Русское еврейство казалось нам экипажем подводной лодки, подорвавшейся на мине. Лодка лежит на грунте и уже не всплывет. С каждым часом дышать все труднее. Немногим "полезным евреям" дают кислород, и они, в страхе, ,что отберут спасительный шланг, кричат хриплыми голосами, что евреям в СССР хорошо. Ну, просто изумительно...

К сентябрю 1970 года, когда "самолетный процесс" стал приближаться, ожидание предстоящего погрома стало почти столь же ощутимым, как осенняя листва, которую ветер гнал по московским улицам.

Гуры, естественно, не могли сидеть сложа руки. Наум сказал, что самое действенное сейчас -- поворошить кочергой "сырые дрова", то есть западную прессу, которая вспыхивает на день-- два, а потом снова чуть тлеет. Иосиф Гур предложил созвать пресс-- конференцию у него дома. Никому не звонить. Гуля и Володя Буковский устно сообщат тем "коррам", которые понадежнее. Кто не станет запрашивать отдел печати МИДа... Пригласили восемь человек на чашку чая к Иосифу Гуру, члену Союза писателей.