Пророки и поэты

С нарисованным Гете образом человека прекрасного, благородного,

но лишенного силы чувства и способности к подвигу, раздавленного

непосильным бременем долга? "В драгоценную вазу, предназначенную для

нежных цветов, посадили дуб, - писал Гете в "Вильгельме Мейстере",

корни дуба разрослись, и ваза разбилась".

Или, может быть, с человеком, о котором писал Белинский, от

природы сильным, наделенным энергией и "великостью души", который

поставлен перед трудным выбором и, преодолевая внутреннюю дисгармонию,

мужает на глазах у зрителя?

Кто прав: Герцен, считавший Гамлета "страшным и великим",

находивший в нем глубоко славянскую черту - неспособность действовать

от силы мысли, или Мюссе и Теофиль Готье, увидевшие в том же образе

воплощение всеобщего отрицания, выражение безнадежности, мрачную

поэзию смерти?

Видеть ли в Гамлете, как Ромен Роллан, поэта и мудреца, под

личиной безумия до дна обнажающего свою душу, или - как Чернышевский,

Чехов в "Иванове", Тургенев в "Гамлете Щигровского уезда" - "лишнего

человека", романтически разочарованную позу российских обломовых?

Дж. Робертсон усматривал несообразности в поведении Гамлета как результат противоречия старой фабулы и новой психологии, лишившей действие последовательности.

...будь Гамлет человеком по-настоящему верующим, он заколол бы дядю во время его молитвы, мать заточил бы в монастырь, женился бы на Офелии, после чего жил бы припеваючи.

Так кто же Вы, сэр Гамлет?

Гамлет - жалоба наболевшего сердца.

Гамлет - узник мира, который - тюрьма.

Гамлет - экзистенциалист, видящий мир "очами души", изнутри, улавливающий связь вещей, разумеющий смысл бытия. Гамлет и есть экзистенция: неразрешимость бытия, абсурд мира, отправная точка человеческого отчуждения.

Гамлет - человек с расколотым сознанием, терзаемый непреодолимым расхождением между идеалом человека и человеком реальным. Эти слова - в другом месте - устами Лоренцо произносит и сам Шекспир:

Так надвое нам душу раскололи

Дух доброты и злого своеволья.

"Он одинок не столько в силу своей трагедии, сколько трагедия является следствием его одиночества".

С Гамлета берет начало долгая череда героев "разорванного сознания", покинутых Богом, "чувствующих и думающих так, как если бы Бога не было".

Гамлет, Фауст, Несчастнейший, Дедалус - старые и новые мифологические экзистенциалисты. Они бродят, читая книгу самих себя. Они борются со всеми другими нашими отображенными душами, которые живут в подземельях нашего существа. Борьба бесконечная и всегда начинающаяся с начала. Борьба искушение, борьба - бессмысленность...

Метерлинк говорит: Если сегодня Сократ выйдет из дому, он

обнаружит мудреца, сидящего у своих дверей. Если нынче Иуда пустится в

путь, этот путь его приведет к Иуде. Каждая жизнь - множество дней,

чередой один за другим. Мы бредем сквозь самих себя, встречая

разбойников, призраков, великанов, стариков, юношей, жен, вдов,

братьев по духу, но всякий раз встречаем самих себя.

Гамлет - это единственный герой Шекспира, осознавший трагизм своей судьбы. Гамлет - это и новый Орест, и голдинговский спаситель-искуситель Мэтти, и джойсовский Дедалус, и степной волк...

А еще - джойсовский и найтовский Гамлет: не жертва, а носитель зла. Все образы дурного, гнили, болезни, упоминаемые Гамлетом, - выражения его существа. И вот уже Гамлет предстает посланцем смерти и темной стороной этого мира, а Клавдий - его жизненной силой и здоровьем. Это может показаться парадоксом, но стоит задуматься над фразой "в роли короля Дании Гамлет был бы во сто крат опаснее Клавдия", и все становится на свои места. Дело даже не в мстительности, а в метафизической сущности того явления, которое усеивает сцену грудой трупов. Борцы со злом, умножающие его неисчислимо.

- Роберт Грин назвал его палачом души, - сказал Стефен. - Не зря

он был сыном мясника, орудовавшего остро отточенным резаком,

поплевывая себе на ладони. Девять жизней принес он в жертву за одну

жизнь своего отца, отче нашего иже еси в чистилище. Гамлеты в хаки

стреляют без колебаний. Кровавая бойня пятого акта - прообраза

концентрационного лагеря, воспетого Суинберном.

В "Кризисе духа" Валери сделал Гамлета доверенным лицом, которому "служат привидениями все предметы наших распрей, а угрызениями совести - все основы нашей славы".

Он страдает от чрезмерных познаний и безграничного действования,

его тревожит не болото тупого консерватизма, а безумие вечного порыва

к обновлению. Пресыщенный сомнительными плодами исторического

процесса, новоявленный Гамлет на кладбище мировой культуры перебирает

черепа великих гениев прошлого-Леонардо, Лейбница, Канта, Гегеля, даже

Маркса. Мученик переразвитого интеллекта, Гамлет размышляет о "жизни и

смерти истин", о том, что "его Я устало производить, исчерпало желание

крайних дерзновении". Этот малопохожий на себя Гамлет хотел бы

примирения с XX веком, если бы ему не пришлось ради этого уподобиться

Полонию, состоящему ныне в редакциях "большой газеты", или "Лаэрту,

занятому чем-то в авиации", или "Розенкранцу, делающему что-то под

русской фамилией". Говоря языком житейской прозы, остепениться и