Пророки и поэты

Местами Яго даже говорит как Мефистофель: "Ведь я никто другой, как только критик".

Яго - физиолог, он же механик, техник, разбирающийся в мире

людей, как в мире твердых тел, уверенный, что есть законы и есть

наука, по которым можно справиться с любой индивидуальностью,

кажется, будто в личном опыте, в своих житейских делах он

предчувствует "социальную физику", механическую утопию мыслителей XVII

столетия.

Если хотите, Яго - величайшее из пророчеств Шекспира, не только предсказание грядущих Гоббса, Гельвеция или Маркса, но пророчество грядущего человеческого зломыслия, упакованного в облатку разума, симптом нового явления, которое Колридж назвал "ягоизм" ("the true Jagoism!"), не зная еще, что речь идет о наициничнейшей идеологии тоталитарной эпохи, о гитлеризме, ленинизме, сталинизме.

Отношение Яго к Отелло - не столько психология, сколько

технология, умелая работа с недобрым материалом; здесь цинична не одна

лишь задача Яго, но циничен и способ ее решения, циничен этот метод и

стиль техники и индустрии, обращенный на живого человека. Отношения к

Отелло имеют у Яго также и темп и ритм техники, процесса,

направленного на инертный материал: сперва легкие удары, затем вес

ударов прибавляется, до ошеломительных к концу.

Есть основания утверждать, что мистерийность свойственна и другим

трагедиям Шекспира. Художник такого размаха, такой силы и глубины, как

Шекспир, не мог не вывести свои сюжеты на этот высший, универсальный

уровень, обеспечивший им вечную жизнь и вечную актуальность. Тем более

что он, человек, связанный с культурными традициями средневековья, не

мог не мыслить этими категориями.

"ГАМЛЕТ"

И вот на огромной террасе Эльсинора, тянущейся от Базеля к

Кельну, раскинувшейся до песков Ньюпора, до болот Соммы, до

меловых отложений Шампани, до гранитов Эльзаса, - европейский

Гамлет глядит на миллионы призраков.

Но этот Гамлет - интеллектуалист. Он размышляет о жизни и

смерти истин. Ему служат привидениями все предметы наших

распрей, а угрызениями совести - все основы нашей славы; он

гнется под тяжестью открытий и познаний, не в силах вырвать

себя из этого не знающего границ действования. Он думает о

том, что скучно сызнова начинать минувшее, что безумно вечно

стремиться к обновлению. Он колеблется между двумя безднами,

ибо две опасности не перестанут угрожать миру: порядок и

хаос.

Валери

Кого только за истекшие века не находили в Гамлете: лишнего человека и бунтаря, выразителя духа "темных веков" и ренессансного гуманиста, цельного человека и душу, раздираемую противоречиями, вожделеющего трона и бросающего вызов мировому злу, философа-созерцателя и активиста... В мировой литературе вряд ли можно найти конкурента Гамлету по количеству интерпретаций, разве что Дон Кихот.

У Шекспира, конечно, нет роли, более насыщенной мыслями, чем

Гамлет, нет и столь продуманной и все еще недодуманной, и тем

назойливее захватывающей, а может быть, нет даже и более заботливо

украшенной... Не один Шекспир, а по крайнему счету четыре Шекспира

вложили в эту роль самые заветные сбережения: философ - сомнения,

остатки веры, поэт - мечту, драматург - интересные сцепления ситуаций,

и, наконец, актер-индивидуальность, темперамент, ту ограниченность и

теплоту жизни, которые смягчают суровую действительность слишком

глубокого замысла... Многообразная душа Гамлета есть очень сложный

поэтический феномен, и ее противоречиям мешает смущать нас не одна, а

несколько причин.

Дело в том, что Шекспир так глубоко зачерпнул... нет, не то

слово, он докопался до такой глубины... опять не то... он провидел

столь тайное, что не мог не отразить словами Гамлета безумия и хаоса

души.

В сущности, истинный Гамлет может быть только - музыкален, а все

остальное - - только стук, дребезг и холод нашего пробуждения с

музыкой в сердце.

В русской критике бесконечность интерпретаций Гамлета первым отметил И. Анненский, много размышлявший над проблемой вневременности великих творений искусства и пришедший к выводу, что бесконечными их делает "я" поэта, поэтическая глубина и незавершенность, насыщенность идеями и провиденциализм...

Иннокентий Анненский писал:

"Гамлет - ядовитейшая из поэтических проблем - пережил не один

уже век разработки, побывал и на этапах отчаяния, и не у одного

Гете... Серию критиков Гамлета открыл Полоний. Он первый считал себя

обладателем гамлетовской тайны. Хотя Гамлет прокалывает его случайно,

но зато Шекспир вполне сознательно сажает на булавку первого, кто в

дерзости своей вообразил, что он языком рынка сумеет высказать

элевсинскую тайну его близнеца.

Как ни печальна была судьба первого шекспиролога, но пророчество

никого не испугало, и Гамлет благополучно будет дурачить нас даже

сегодня.

Желанье говорить о Гамлете... в наши дни, благодаря превосходным

пособиями, легко исполнимо... Только как же, с другой стороны, и не

говорить, если человек говорит, чтобы думать, а не думать о Гамлете,

для меня по крайней мере, иногда значило бы отказаться и от мыслей об

искусстве, т. е. от жизни.

Думать о Гамлете - значит мыслить, стремиться понять мир, душу человека, смысл бытия.