Пророки и поэты

Уже при жизни Достоевского называли учеником Шекспира (Современник. 1866. э 12. Отд. II. С. 276). В "Жестоком таланте" Н. К. Михайловский, сравнивая с Шекспиром "талант такого роста, как Достоевский", обратил внимание на сходство художественных приемов и мировидения двух гениев. Хотя тема "Шекспир и Достоевский" далека от исчерпания, собраны все высказывания Достоевского о Великом Виле, проанализированы шекспировские реминисценции в произведениях Достоевского и определено место Шекспира в творческой лаборатории "жестокого таланта". Тем не менее поражает малочисленность сравнительных исследований двух лучших знатоков человеческих душ и страстей. Даже Тарле, собравший эти материалы, свою знаменитую (к сожалению, утерянную) лекцию посвятил, главным образом, "ненормальным состояниям душ", то есть изображению преступных типов двумя художниками. Как говорил сам Тарле, его задачей было установить тот "шаг вперед, который совершил Достоевский в изображении ("выворачивании наизнанку") преступной души". Тарле интересовало не столько человековедение, сколько психиатрия, криминология и психология преступления. Он следовал по стопам Ферри и его "Преступников в искусстве":

До открытия уголовной антропологии, разве что гений

Шекспира (в Макбете) и личные наблюдения Достоевского над

сибирскими злодеями знали о существовании такого рода

преступников.

Но разве можно сводить художников к криминологам? Ведь еще В. М. Бехтерев отмечал, что Достоевский "прежде всего художник. Он дал то, чего наука... дать не могла, ибо область художественного воспроизведения действительности есть дело художника, а не врача, притом же для тех творений, которые вышли из-под пера Достоевского, нужна гениальность и притом гениальность особого рода, гениальность художественная, а не аналитический гений науки".

По пьесам Шекспира Достоевский изучал "все типы страстей, темпераментов, подвигов и преступлений". Если хотите, он сам шел по пути, проложенному Страстным Пилигримом. Если хотите, "Мера за меру" - предтеча "Преступления и наказания". Я имею в виду не содержание, а мировидение.

Для Достоевского Шекспир был тем эталоном, по которому он выверял не только своих первых героев - Карамазова, Ставрогина, Настасью Филипповну, но и безымянную крестьянку, доведенную побоями до самоубийства.

Эта женщина, в другой обстановке, могла бы быть какой - нибудь

Юлией или Беатриче из Шекспира, Гретхен из Фауста... И вот эту-то

Беатриче или Гретхен секут, секут как кошку!

Достоевский рано приобщился к Шекспиру, еще 17-летним юношей вдумываясь в философию Гамлета и в письмах из инженерного училища признавая его недосягаемым творческим образцом. Культ Шекспира Достоевский сохранил до конца жизни.

Как и следовало ожидать, Достоевского привлекали самые философские герои Шекспира - поэтому столь велик его интерес к "Гамлету", "Отелло", "Генриху VI". Именно главных героев этих пьес он столь часто упоминает в своих произведениях, использует для развенчания "современных Гамлетов", циников и лицемеров. Явный отпечаток гамлетизма, в понимании этого явления Достоевским, несут на себе князь Валковский, Фома Опискин, Ставрогин, которого мать сравнивает с датским принцем, чахоточный Ипполит, терзаемый гамлетовским вопросом, рефлектирующий Версилов, наконец, Иван Карамазов, ссылающийся в споре с Алешей на трагедию Шекспира.

Вполне возможно, что гамлетовские сомнения и отчаяние писатель

находил в Алексее Ивановиче, герое романа "Игрок", которому дал

реплику принца: "слова, слова и слова" и в парадоксалисте "Записок из

подполья". Недаром последний, услыхав пошлую тираду, что "Шекспир

бессмертен", демонстративно "презрительно захохотал", "выделанно и

гадко фыркнул": сам-то он понимает Шекспира, думалось ему, этому

"усиленно сознающему" человеку, в котором рефлексия парализует

действие.

Гамлетовские слова кричит в "Подростке" Аркадий, услыхав о гибели

Крафта: "Великодушный человек кончает самоубийством; Крафт застрелился

- из-за идеи, из-за Гекубы... Впрочем, где вам знать про Гекубу!.."

Наконец, Митя Карамазов, приняв твердое решение пустить себе пулю в

лоб, жалуется Перхотину: "Грустно мне, грустно, Петр Ильич. Помнишь

Гамлета: "Мне так грустно, так грустно, Горацио... Ах, бедный Йорик!"

Это я, может быть, Йорик и есть. Именно теперь я Йорик, а череп

потом".

Достоевский постоянно и настойчиво возвращался к гамлетовскому

вопросу, потому что за размышлениями о загробной жизни скрываются

сомнения в бессмертии души и, в конечном итоге, главный вопрос,

которым писатель, по его собственному признанию, "мучился сознательно

и бессознательно всю... жизнь - существование Божие".

Хотя шекспировские реминисценции у Достоевского редко связаны с раскрытием души героев, ориентировка на Шекспира всегда явственна и постоянна. Характерный пример - работа над "Идиотом", трансформация образа князя Мышкина.

Сперва он мыслился трагическим злодеем, приходящим к очищению

через страдание, и в числе его прообразов оказывался Яго. На раннем

этапе работы, 18 октября 1867 г. писатель сделал такую запись:

"План на Яго.