Пророки

«Никогда не задумывался, где сейчас твоя матушка?»

Раньше такие вопросы не задевали его, растворялись в глубокой печали, окутывавшей все вокруг. Никто не спрашивает, откуда у тебя шрамы, почему нет ноги или руки, отчего ты трясешься и мучаешься кошмарами по ночам. Горести прячут по темным углам, за мешками, топят в реке, зарывают в землю. И вдруг приходит Исайя, сует нос куда не надо, а потом говорит: «Я не хотел». Зачем тогда спросил? У них вроде был уговор: не трогать дерьма, чтобы не воняло.

Вчера было темно, и Исайя, к счастью, не заметил, что Самуэль вот-вот готов был вскочить и объявить, что сейчас бросится в реку и больше уже не вынырнет. Он сдержался, остался сидеть на месте, чувствуя, как напрягаются мышцы рук, силясь ухватить то, чего рядом нет. Попытался проморгаться, но под веками все равно щипало. Да что это за вопросы такие?

Самуэль раздраженно выдохнул. Несмотря на кромешную тьму, он чувствовал, как Исайя спокойно и методично растравляет его, предвкушая, как заставит раскрыться еще сильнее. Но разве он и без того уже не распахнут настежь? Никто, кроме Исайи, не знал, каково там, у него внутри. Он отдал ему всего себя целиком, так чего же еще? Хотелось разбить что-нибудь. Схватить топор и срубить дерево. Или, может, свернуть шею цыпленку.

Оба молчали, и повисшая в хлеву тишина больно жгла кожу. И вдруг из темноты проступил силуэт женщины. Самуэль резко втянул носом воздух, увидев ее. Она стояла у самых его ног, обнаженная, чернее самой черноты — тяжелые груди, широкие бедра. Лицо ее показалось ему знакомым, хотя он никогда его раньше не видел. Откуда тени взяться в темноте? Ведь они дневные обитатели. И все же вот она — такая черная, что и ночь удавится от зависти, и глаза ее сами, словно вопросы. Неужели это мать явилась к нему, возмущенная тем, что Исайя нарушил договор? Может, тогда он и сам тень? Вдруг она указала на него рукой. И от неожиданности он выпалил:

— Может, и так. Наверняка не узнать.

А вдруг Исайю заговорить тоже она заставила?

Свиньи набросились на еду, Самуэль же все пытался выдернуть шип из груди и вытереть с него кровь. Потом замер, услышав в отдалении какой-то звук. Что это, крик? Или, может, трава шелестит? Он окинул взглядом деревья и внезапно заметил что-то. Опять тень? Выходит, она вернулась к нему при свете дня, решила напомнить о себе. Вопрос Исайи разбудил ее, и теперь она повсюду будет таскаться за ним. Матерям ведь вроде так и полагается — следить за каждым шагом ребенка, пока тот не вырастет, не породит новую жизнь и не начнет сам за ней приглядывать.

— Зай! Поди-ка сюда, глянь, — Самуэль указал на деревья.

Подбежал Исайя.

— Я так понял, извиняться за свои слова ты не думаешь?

— Я извинился. Ты не услышал просто. Глянь-ка! Глянь вон туда. Видишь? Шевелится.

— Что шевелится? Деревья? — рассеянно спросил Исайя, занятый совсем другими мыслями.

— Не-не. Та штуковина. Что за… Тень, что ли?

Исайя прищурился. Вдалеке вроде как и правда что-то колыхалось.

— Не знаю…

— Видишь, нет?

— Ага. Не пойму, что там такое.

— Пошли глянем.

— Ну да, а потом нас выпорют за то, что ошивались возле границы.

— Тьфу, — скривился Самуэль, но тоже не сдвинулся с места.

Несколько минут оба всматривались в деревья, росшие у самого края плантации, пока наконец черное не обернулось белым и из-за стволов не показался старший надсмотрщик Джеймс в сопровождении еще троих тубабов.

— Как думаешь, поймали кого? — спросил Самуэль, испытав странное облегчение оттого, что тень оказалась всего лишь Джеймсом.

— Говорят, по ушам понять можно, — отозвался Исайя, разглядывая Джеймса и его сподручных. — По тому, как мочки качаются. Но отсюда не видать.

— Может, просто дозором ходят. Не пора уже разве народ в поле звать?

— Вроде пора.

Не двигаясь с места, они смотрели, как отряд пробирается сквозь кусты и разросшуюся траву к хлопковому полю, растянувшемуся до самого горизонта так, что иногда трудно было понять, где заканчиваются белые хлопья и начинаются облака.

Пустошь постепенно пробуждалась к жизни. Из хижин выбирались на свет люди. Самуэль и Исайя гадали, кто из них с ними поздоровается. В последнее время по непонятным причинам жаловала их только Мэгги да еще пара человек.

Загудел рожок, и Исайя вздрогнул.

— Никогда, верно, не привыкну, — сказал он.

Самуэль обернулся.

— У кого голова на плечах имеется, тому и привыкать не нужно.

Исайя цыкнул.

— А то, может, ты счастлив тут, Зай?

— Иногда, — глядя ему в глаза, ответил Исайя. — Помнишь воду-то?

Самуэль вдруг заметил, что улыбается.

— Но вроде как для счастья думать нужно, а не только делать, — добавил Исайя.

— Что ж, тогда, сдается мне, нам нужно серьезно подумать.

Снова протрубил рожок. Самуэль обернулся на звук, прищурившись, поглядел в сторону поля и тут же почувствовал, как на спину ему легла ладонь Исайи. Твердая, теплая, она вроде как успокаивала. Всего мгновение — слишком короткое и все же слишком долгое. Исайя словно поддерживал его, толкал вперед, когда ноги отказывались шагать.

И все равно Самуэль повторил:

— При свете негоже.