Пророк Темного мира

За ночь намело изрядные сугробы. Леса стояли белые, каждое дерево — как сахарный леденец. Ударил первый, легкий еще, морозец. Все живое попряталось; залегли в спячку медведи, ежи и всякая животная мелочь, а те, кому суждено коротать зиму на ногах, схоронились в укромных ложках, берложках, чащобах. Зайцы позабивались в ухоронки, волки сбились в стаи, время от времени пробуя звенящий воздух на голос, косули середь потаенных полянок тыкались мокрыми носами в хрусткий, рассыпчатый снег, чуя под ним еще живой травяной лист. Над помертвевшим глухолесьем порхали на легких крыльях лишь неугомонные сороки. Завидя волокущегося по плеше коня, они пускали по-над снеговыми шапками леса тревожный стрекот и мчались прочь, подхваченные студеным ветром.

— Это не коренной снег, — сказал Мыря, оглядев выбеленные дали. — Месяца полтора еще ждать. Но осень холодной будет. Слышь, девка, ты без нужды по верху не шляйся. Простудишься — чего делать станем?

— Не простужусь, — заверила незнатя Тамара, с тоской посматривая на низкие серые тучи, грозящие новыми снеговыми зарядами.

— Ну-ну, — проворчал домовой и ушел с верхней палубы.

Бойша, отчего-то дурашливо улыбающийся, колдовал у разведенного под кожаным пологом костра. Рядом лежало банджо-звонник. Заметив, что девушка смотрит на него, итер выпрямился, махнул рукой:

— Иди, погрейся!

Тамара подошла, принюхалась — из котла вкусно пахло ягодным сбитнем. Сразу вспомнился дом, мама, заваривающая после поездки на дачу травяной чай с мелиссой и боярышником, отец, удовлетворенно подводящий итог дачного сезона: «В этом году урожай — как никогда!»

Дом, мама… У Тамары защипало глаза. Вернется ли она когда-нибудь домой? Сняв очки, девушка протерла стекла носовым платком, тяжело вздохнула.

— Не тужи, — ободрил ее итер. — Первый снег всегда на душу падает. Вот на Чернолесскую плешь свернем — там и места повеселее, и дельце одно у меня есть — развеешь грусть-тоску! Вот, послушай песню. Я сам сложил!

Итер запел, восьмеркой гоняя пальцы по струнам:

Я видел осколки разбитых сердец.
Я многое знал. Я устал, наконец!
Я чувствую времени тяжкое бремя,
Но я контролирую время!
Дождем осыпаются звезды с небес.
И скалится месяц, рогатый, как бес.
И умер мой конь, в прах рассыпалось стремя.
Но я контролирую время!
Уходит дорога в полночную даль…
И снова того, что не будет, мне жаль…
Пожухлые травы — пропало их семя.
Но я контролирую время!
Я больше не буду копаться в песке!
Я снова, смеясь, ухожу налегке!
Пусть бесится ваше ползучее племя,
Но я контролирую время!

Тамара непонимающе посмотрела на Бойшу и медленно пошла прочь от костра. В итере что-то изменилось. Девушка почувствовала это, и он сразу стал для нее неприятен. А кроме того, после Каменного Урмана у нее началось то, что психологи называют «откатом». «Ив самом деле, неплохо было бы развеяться, — медленно, как гусеницы, пол-

мысли. — Что там за дело у этого парня? Леса ж кругом, глушь…

Везет ему — он у себя, в своем, понятном и простом мире. Наверное, он его даже любит. Есть такое слово — Родина. А моя Родина… Нет, все, хватит. Тома, не раскисай! Надо чем-то себя занять. Мама всегда говорила: „Если голове тяжело — значит, рукам легко!“ Рукам… Была бы шерсть — связала бы чего-нибудь. Только спиц нету. Тьфу ты, зараза — чего не коснись, ничего нету!»

Развернувшись с полдороги, Тамара вернулась к костру и попросила у Бойши те самые тексты, что нес итер.

— Зачем тебе? — удивился тот. — Все одно ни словечка не поймешь.

— Я без книг соскучилась, — уклончиво ответила Тамара.

Спустившись вниз — домовой вовсю храпел в клетушке, — она присела у окна, возле которого за ночь намело длинный снежный язык, открыла выданную итером тетрадь и принялась вспоминать все, что знала по криптографии.

… Бойша с самого утра, чтобы скрыть охвати вшее его вол нен ие, взял на себя всю готовку — варил похлебку, сбитень, пек на угольях вяленое мясо — так, горячим, его сподручнее жевать. Скоро, скоро все случится, спадет с души камень, повешенный проклятым Атямом, и пойдет для Бойши совсем иная жизнь — веселая да ладная.