Пророк Темного мира

— Хлеб настоящего историка — архивы. У нас в городе имеется неплохое собрание документов за последние три века. И хотя некоторые ретрограды и пытались заказать мне доступ в хранилище, я все же пробился и обнаружил кое-что примечательное, а именно — что наш дубинский разбойник Аким Колобуха, живший при царе Александре Первом, сам сдался властям, находясь в состоянии умопомешательства, и все кричал о Вороньей балке, диаволовом лике из-под земли и окаменевших его соратниках, чьи статуи он разбил, ибо это диаволово же творение. Кстати, фрагменты этих статуй находятся в нашем краеведческом музее. Я просто сложил два и два — и нашел.

— Что ж не принесли?

— Тяжелая она, эгида. Не поднять. Вот завтра тачку у соседки возьму, мешковину, чтобы лик Медузы закрыть, — и айда. Вы со мной, Николай?

— Конечно, — кивнул Коростылев. — А куда мы ее?

— Ко мне! — воскликнул Пархоменко. — Музейщикам я не доверяю, в вашей редакции тоже полно косных и нечутких людей, взять хотя бы этого… как его бишь? А, Симулянского! У меня же эгида до поры будет в сохранности. Вы напишете материал, приедет комиссия из Академии наук, тогда и передадим нашу находку в музей. Торжественно передадим! Вот и будет нашему городу почет и слава.

— Ошибка исключена? — на всякий случай спросил Николай, с удовлетворением отметив «нашу находку». Вместо ответа Пархоменко вытащил из внутреннего кармана каменный обломок. Коростылев пригляделся — и похолодел. В дрожащей руке краеведа он увидел собачий хвост из серого мрамора…

Вернувшись в редакцию после встречи с Пархоменко, Николай взялся за план будущей статьи. Материал собирался быстро и легко, благо у корреспондентов был безлимитный доступ к Интернету. Впившись глазами в монитор, Николай читал: «Вместо волос у горгон — шевелящиеся змеи, все тело покрыто блестящей чешуей. У горгон медные руки с острыми стальными когтями, крылья со сверкающим золотым опереньем. От взгляда горгон все живое превращается в камень. Гесиод, „Теогония“».

— Теогония… — вслух прошептал он, а перед глазами вновь возник мраморный собачий хвост. И тут в дверях появился шеф и так некстати напомнил о предпринимателе Сазонове и его страусовой ферме.

Утро выдалось, как по заказу, ясным и солнечным. Июнь в этом году вообще получился на загляденье — звонкий, жаркий, с редкими веселыми дождями. Коростылев обочиной пыльной дороги шагал к дому Пархоменко, чувствуя, что сегодняшний день принесет ему долгожданную удачу и журналистскую славу.

Краевед поджидал Николая у калитки. Двухколесную тачку с побитым алюминиевым кузовком он загрузил парой грязных мешков из-под картошки и лопатой.

— Тут километра четыре идти, — деловито произнес Пархоменко вместо приветствия. — Фотоаппарат взяли?

— Конечно, — кивнул Николай.

— Батарейки заряжены? — въедливо осведомился краевед. — В нашем деле главное — батарейки.

Николай уверил дедка, что с батарейками все в порядке, есть даже запасные.

— Ну, тогда пошли…

Воронья балка, сплошь заросшая бурьяном, начиналась у края стихийно возникшей свалки. Здесь и впрямь было много бездомных собак. Над грудами мусора с пронзительными криками летали чайки.

— Они ворон отсюдова выжили, — сообщил Пархоменко, с натугой вкатывая тачку на пригорок. — Теперь балку переименовывать надо. О темпора… Вон, видите яму? Я копал.

Яма, а точнее, нора, раскоп в склоне балки, походила на раззявленный рот какого-то чудовища. Спустившись вниз, Николай принялся ногами уминать высокий пырей, чтобы краевед смог подкатить тачку. На мраморную статую собаки с отбитым хвостом он наткнулся уже возле самой ямы. Статуя как статуя, исполнена в стиле классического реализма. Коростылева передернуло.

— Я ее чайной колбасой приманил, — поделился Пархоменко, отдуваясь. — Все, пришли. Зеркало где?

Николай вытащил из рюкзака круглое косметическое зеркальце, позаимствованное у матери. По темным склонам балки промчался серебряный отблеск и канул в земляной дыре.

— Осторожно! Делайте, как я! — предупредил краевед, извлек со дна тачки кусок зеркального стекла, приложил к плечу и, глядя в него, начал мелкими шажками приближаться к яме. Коростылев повторял его движения, с трепетом вглядываясь в отражение.

Глина, прожилки травяных корней, камни, трухлявые палки… Когда в зеркале появились белые, бешеные глаза, Николай задохнулся от ужаса. Жуткое старушечье лицо проступило из мрака раскопа. Оно было живым — шевелились губы, двигался кончик горбатого носа, по дряблым щекам пробегала судорога, а вокруг колыхались, как подводные растения, черные блестящие змеи с красными глазками. Голова Медузы находилась на медном круглом щите, до половины засыпанном землей.

— Видите? — жарко прошептал Пархоменко.

— В-вижу… — сглотнул ком в горле Николай и еле удержался, чтобы не посмотреть на страшную находку невооруженным глазом.

— Фотографируйте! Только осторожно…

Но с фотографиями ничего не вышло. Вспышка бликовала в зеркале, а взглянуть на Медузу через экранчик цифрового «Кодака» Николай не решился — мало ли что.