Пророчество

Я смотрел ей вслед, покуда мог различить тонкую фигурку в толпе, а затем повернулся и побрел в другую сторону. Лишь вынырнув на свет с другого конца арки, я почувствовал, что за мной кто-то идет, быстрее молнии обернулся, но по пятам за мной следовали десятки людей, и никому до меня вроде бы не было дела, разве что кое-кто поворчал, когда я резко остановился, мешая пройти. Я кидался и вправо, и влево, подпрыгивал, пытаясь заглянуть поверх голов, но видел лишь надвигавшееся на меня море лиц — они всё шли и шли через привратницкую. Никто не встречался со мной взглядом. Быть может, преследователь мне только почудился? Но инстинкты вопили: только что кто-то шел за мной по пятам и этот кто-то видел, как я беседовал с Эбигейл Морли.

Вернуться в Солсбери-корт я предпочел на лодке в надежде, что на воде преследователь не сможет остаться незамеченным, но, хотя я всю дорогу провожал взглядом проплывавшие мимо суда и разглядывал пассажиров, покуда уж и мой лодочник не занервничал и не спросил меня, в чем дело, ничего тревожного я не высмотрел. К тому времени, как я вернулся в посольство, мне почти удалось убедить себя, что мне померещилось.

В галерее первого этажа, на полпути к моей комнате — пальцы у меня так и жгло от нетерпения запустить руку в бархатный мешочек, который я, страшась слежки, не решился открыть на улице, — женский голос окликнул меня по имени, и я чуть было не выругался вслух, так рвался поскорее попасть к себе и заняться содержимым мешочка. Хорош бы я был: позади меня в коридоре стояла Мари де Кастельно с собачонкой на руках и, склонив голову, наблюдала за мной. Нехотя я повернулся и поклонился ей:

— Мадам?

— Кто ж это прислал вам вчера столь таинственного вестника? — Она подошла ко мне слишком близко, чуть ли не вплотную, улыбнулась, как заправская кокетка.

Платье из голубого шелка украшено на груди большой, усыпанной драгоценными камнями брошью, под лучами солнца переливаются рубины и бриллианты. Собачонка вытянула мордочку и приветливо лизнула мою ладонь.

— Я предположила, что вы вскружили голову какой-нибудь местной девице и она кропает вам стихи, но Клод убежден, что тут интрига похитрее. Кто, говорит он, посылает Бруно письма, а свое имя скрывает? Кто он? Или она? — И мадам широко раскрыла глаза, намекая, играя.

Я вежливо улыбнулся в ответ, хотя дело-то нешуточное: не хватало еще, чтобы обитатели французского посольства заинтересовались моей перепиской, тем более когда тут, как я мог убедиться вчера, плетется государственный заговор. Зря я назвал Эбигейл этот адрес, теперь приходится поспешно шевелить мозгами. Кое-как я выдавил из себя гримасу притворного сожаления:

— Хотел бы я, чтобы ваша догадка оказалась верной, мадам, но, увы, никаких влюбленных английских девушек. Письмо было от молодого придворного, который прочел одну из моих книг и выразил желание брать у меня частные уроки.

— Одну из ваших книг? — глянула она разочарованно.

— Как ни удивительно.

— И что же он будет изучать?

— Искусство памяти. То самое, которое я преподавал в Париже королю Генриху.

— О! — На миг она призадумалась. — К чему же такая секретность?

— Невежественные люди твердят, будто приемы мнемотехники происходят из оккультного знания. Молодой человек проявляет осторожность. Хотя, уверяю вас, ничего запретного тут нет, — с жаром добавил я.

Женщина продолжала наблюдать за мной, все так же склонив голову к плечу, будто под определенным углом я казался ей более понятным.

— Ну что ж, Бруно, — сказала она наконец. — В таком случае и я хочу сделаться вашей ученицей. Занятно будет изучить вашу систему. Насчет оплаты поговорите с моим супругом, хотя он может счесть приют и стол, кои вы здесь получаете, вполне достаточной наградой.

— Мадам, я не уверен, что это подходит…

— Не будьте занудой, Бруно! Подходит идеально, вы ничем больше не заняты, и мне желательно как-то себя развлечь, когда Катрин сидит с гувернанткой. Да и память у меня ужасная, стыд и позор! Вот сейчас я окликнула вас, чтобы о чем-то поговорить, и совершенно забыла о чем. Видите? Без вашей науки не обойтись. — Она улыбнулась мне, слегка изогнув бровь, вся такая невинная, вся такая знающая.

Пытаясь уклониться от ее взгляда, я потянулся погладить собачку, но и мадам тут же решила ее приласкать, а в результате ее рука легонько прошлась по моей. Я как ужаленный отдернул руку, а мадам закраснелась и опустила взор.

Господи! — подумал я. Давать ей уроки наедине, да это поопаснее любого задания, какое мог возложить на меня Уолсингем. Одно утешение: никогда в жизни Кастельно ей не разрешит.

— Так куда вы спешили, Бруно?

— К себе в комнату. На прогулке мне пришла в голову идея-другая, и я спешил записать их, покуда они не улетучились.

Музыкальный, будто по нотам, смех.

— Плохая вы реклама для своего же искусства памяти, Бруно!

— Скорее я — предостережение.

— О, меня вы не отпугнете, но жаль того молодого придворного: зря потратит деньги. Как его звать, кстати?

Я помедлил с ответом лишь долю секунды, но она, разумеется, и это заметила.