Пророчество Асклетариона

– А ты догадайся, парень, с трех раз! – сказала она. – Когда я свое тридцатилетие в мотеле отмечала, то шампанским так нажралась, что чуть не обоссалась ночью… Вот стыд-то был бы!

– А ты в мотеле придорожном работаешь?

– Угу. В нем.

– Официанткой?

– Уборщицей, – огрызнулась она. – Техслужащая, как в трудовой записано.

– У тебя и трудовая есть… Счастливая…

– А то! На зоне свои университеты, чай, проходила… Там и дурака за три года высшее образование дадут. Даром, что ли, срок мотала? Око за око…

– А я знаю, за что ты сидела…

– Кто трепанул?

– Кто же мне об этом трепанет? Не Рваное же Ухо?

– Не знаю такого…

– Сидела за выбитый глаз своего хозяина. Ахмеда или Мухаммеда… Словом, хачика своего… Так?

Валерка окаменела, с минуту восхищенно смотрела на прилегшего на диван Максима, потом неверной рукой потянулась к новой бутылке.

– Ну, ты и фокусник! Тебе бы в цирке выступать. Гомнатезером. Али покруче… Бабок бы срубил – до смерти хватило бы. Как узнал-то?

– А по руке, по линии судьбы…

– А-а… – протянула она. И вдруг встрепенулась:

– Так я тебе свою ладошку вроде бы не сувала…

– Ты не помнишь просто. Ты ее на моем лбу держала.

Она кивнула, что-то вспомнив. И снова приложила свою ладонь к пылавшему лбу художника.

– Горишь, пассажир! Беда…

– Мне холодно, – пожаловался Максим. – Не убирай руку, мама. Так теплее…

«Бредит малый, – подумала Валерка, чувствуя сильный жар у больного знакомца. – Не ровен час помрет, а мне тогда отвечать, показания давать в камере…».

– Ей, – сказала она, отнимая руку. – Ты гляди у меня, не помри тут… Хата бабушкина. Я сюда хожу в надежде ее заначку похоронную отыскать. Сховала старая карга куда-то, а куда – не запомнила… Пять тысяч «смертных». Всё мечтала: «Вот, Лерка, теперь по-человечески похоронят». Как же… Закопали на мои кровные. На крест не хватило, так Митяй из досок сам соорудил. В церкву бабка ходила, грехи свои, а заодно и наши, отмаливала…

– Не убирай руку, тогда не умру… – тихо сказал Нелидов. – Мне холодно…

Валерка с оптимизмом посмотрела на почти еще полную бутылку водки, сказала примирительно:

– Ладно, полежу рядышком с тобой… Погрею.

Потом приставила кулак к носу болящего.

– А приставать будешь – глаз вышибу! Как тому армяшке… Гляди у меня.

– Гляжу, – улыбнулся он. – А кто такой Митяй?

– Новый мой сожитель. Я у него щас живу. Страсть, какой ревнючий!..

Она подожгла погасшую сигарету.

– Козел, короче, – пуская дым, прохрипела Лерка. – И кулак у него костяной, што кастет бандитский… Кабы не проснулся, он щас пьяный спит. Митяй на бульдозере, што у дома стоит, работает. Прораб дал наряд к вечеру бабкин дом снести, а он, паразит, нажрался. Спит… Теперь без премии останется. У их там в компании строго с этим, с дисциплиною той.

– Ладно, не будем о грустном. Ложись, грей…

Она подмигнула Максиму левым глазом, с которого еще не сошел синяк.

– Иду, нетерпеливый ты мой… Только в чуланчик слажу. За печкой у бабки чуланчик прилажен был. Там тряпье всякое, фуфайки старые должны быть. А то одного моего тепла на двоих не хватит. Тебе аж до четырех утра тут свой век коротать… Старооскольский-то в четыре двадцать пять на вокзале. Оклемаешься… Согреешься щас – и, знай себе, спи спокойно. Я на зоне больше от холода, чем от недокорма страдала. Знаю по чем фунт лиха. – Она глубоко затянулась едким дымком дешевой сигареты. – Деньги-то на билет есть?

– На билет есть.

– А на опохмелку?

– Я не похмеляюсь.

– Зря. В нашем городке, знаешь сколько мужиков уже померло!.. А всё потому, что не нашли утром на опохмелку. Не поправились… Эх, жизь-копейка!

– А зачем в вашем городе такие элитные дома строят, если у людей денег нет? – спросил Нелидов, поправляя на груди бабкину фуфайку.

– Третья хоромина уже будет… У одних ветер в карманах, а кое-кто наворовал. И вдосталь. В прошлом годе за огромадные тыщи квартиры ушли… И еще пять коттеджей для руководства, что за Маруськиным логом, прямо в березовой роще поставили… Почитай, половина начальников качество своей жизни улучшила.

– А как не станут покупать новое жилье? Цены-то – ой-ё-ёй!..

– Станут… Вторая-то половина осталась! Ей же обидно, что первые уже в белокаменных хоромах обитают. Поднатужатся, подвороуют – и купят себе такие же.

Валерка затушила сигарету, плеснула себе в стаканчик, крякнув по-утиному, выпила. Потом долго копалась и шумела за печкой, грязно ругаясь себе под нос. Наконец, выползла, держа в руках грязную фуфайку без одного рукава.

– Вот и всё бабкино наследство! Жил, жил человек, а умер – и пшик… Ни могилки нормальной, ни нажитков, теперь и дом сломают… И зачем белый свет так долго коптила? Только горбатилась на огородике баба Вера – царство ей небесное! – на трассе, сколько я себя помню, до темна с мешком картошки стояла, всё лишнюю копейку на свою смертушку копила… А похоронили на муципальном кладбище, у самого оврага, без рубля за душой.

Женщина заботливо укрыла фуфайкой Максима, грустно взглянула на пустой стаканчик, тяжело вздохнула:

– Эх, кабы знать, когда твой последний час пробьет… Соломки бы постелила. Или в церкву бы сходила, на последок…

Валерка опять закурила