Пророчество Асклетариона

За окном прокаркал старый ворон, прилетавший в поисках объедков с царского стола. Мальчик-раб, друживший с этой вещей птицей, отрывал от своей черствой лепешки крохи и бросал черному гостю. Ворон с достоинством мудреца клевал, поглядывая на поместье Домициана из рода Флавиев. «Нужно наказать мальчишку, – подумал император. – Не забыть бы сказать управляющему… Пусть экономит на обедах рабов, коль они так легко ими делятся с гадкими падальщиками». Ворон, будто услышав императора, повернул голову и сказал фразу, которой его научили веселые люди:

– Всё будет хор-р-рошо!

Цезарь задернул занавески и отошел от окна к ложу. О чем это он говорил с вечно спорящей с ним Домицией, женой строптивой, но мудрой и прекрасной. Ах, да…

Он поправил стремительно редеющие волосы, которые берег как зеницу ока и ухаживал за ними лучше любого придворного парикмахера. Домициан подошел к мраморной нише, на которой до его указа о литературных пересмешниках стояли книги великих писателей Рима.

– Да разве провозгласят когда-нибудь божественным того, – с пафосом произнес он, – над кем потешались неблагодарные плебеи и целые легионы!?. Жаждут театрального действа? Пусть разыгрывают пышные церемонии во время религиозных праздников. Слава богам, их у нас до шестидесяти в год… А трагедии и обличительные комедии – запретить! Для блага же самих римлян. Их нравственного здоровья. Буду личным цензором всех кусачих и похотливых писак.

– Но, мой государь, ты, видимо, забыл: как раз сегодня мы должны быть в театре… – обезоруживающе улыбаясь, вставила Домиция в страстное обличение мужа. – Ты мне обещал… Помнишь?

– Я ничего, милая Домиция, не забываю… Нас отнесут в театр в моих царских носилках в ровно назначенное время. На представление…

Домиция радостно хлопнула в ладоши.

– Значит, комедия состоится?

– А как же, дорогая!.. Я помню, что обещал тебе. Слово цезаря – закон.

Он взял жену за руку, подвел к окну.

– Вон там, наш прекрасный театр. Сегодня в нем будут царить не лицедеи, но тоже комедийные актеры – актеры, которых создало не развращенное насмешками общество, а сама природа… Природа всегда мудрее людей.

– Ты говоришь туманно для меня…

– Я приказал устроить показательные гладиаторские бои карликов с дикими зверями. Уверяю: будет очень и очень смешно. И никаких насмешек и обидных намеков в мой и наш с тобой адрес. Ведь Плавту приписывают создание «Общества любителей Париса»… Надо бы приказать срубить восторженную эпитафию комедианта с могильного камня твоему красавчику… Ха-ха… Ты, надеюсь, не обидишься на меня за такое высоко нравственное распоряжение?

Домициан попытался обнять Домицию, но гибкая супруга легко освободилась от неуклюжих объятий обрюзгшего цезаря.

* * *

…Образцом для театра послужила планировка столь любимых римлянами древнегреческих театров с их симметричным подковообразным расположением сомкнутых рядов каменных скамей, уютно вписанных в природную покатость холмов. Просторные подмостки с тыльной стороны сцены позволяли устраивать пышные декорации. Предметом гордости театра был огромный навес, натягивавшийся на шесты и защищавший зрителей от палящего зноя, – не говоря уже о чудесном приспособлении, окроплявшем их брызгами прохладной воды в перерывах между действиями. До Домициана зрелища, дававшиеся на подмостках римского театра, отличались крайней пестротой. Несколько дней отводилось для греческих трагедий. Более широким успехом пользовались комедии римских комедиографов. Особенно Плавта. Ставились и пантомимы – представления танцоров, с помощью одних только жестов и мимики искусно изображавших любые чувства: от ужаса до радости.

Всё началось с того, что Домициан одного квестора за страсть к лицедейству и пляске исключил из сената.

Горожане, обожавшие театр, испещрили городские стены надписями-граффити, восхваляя своих любимых актеров. Среди прочих надписей, посвященных актеру-миму Латину, были и восклицания, адресованные актеру Парису: «Ах, Парис, милый красавчик!». Её старательно затирали, но вскоре она вновь появлялась на прежнем месте. Досталось и тем, кто изгнал театралов из сената.

Перед гладиаторскими боями карликов с дикими зверями император приказал затереть все эти похабные надписи. А у театра поставить позолоченные скульптуры его, цезаря Домициана. Причем, вес (рост и мощь) скульптур самого себя Домициан утверждал собственноручно. Под одной из своих многочисленных статуй он хотел сделать надпись: «Домициан – устроитель гладиаторских игр», но потом почему-то раздумал. Показалось мелковато для памяти народа о цезаре…

(После смерти двенадцатого цезаря Рима ненавистный Домициану Плиний напишет следующее: «Эти статуи, раззолоченные и бесчисленные, среди ликования народного были низвергнуты и разбиты в качестве искупительной жертвы. Никто не смог сдержать долгожданной радости: казалось, каждый участвовал в мести, любуясь разрубленными кусками и истерзанными членами, а потом швыряя обрубки страшных изваяний в огонь, который переплавлял их, преображая грозный ужас в пользу и удовольствие человечества»).