Прорабы духа

И всюду тумбы те же —

у Лувра и Манежа —

и можно писать вкось.

Люблю пожар Парижа!

И в зелени, как рыжики,

ампиры обрусевшие

особняков в Москве!

И модница Парижа

мигнет, примерив пыжик.

Авось не зря построил

Манеж Бове.

Авось все образуется.

Исчезнут все абсурдности.

Хоть палец Апокалипсис

над кнопкою занес…

Но все небезутешно,

покуда вдоль Манежа

как кнопочка надежды

бежит потертый нос.

Редкие кражи

Обнаглели духовные громилы!

На фургон с Цветаевой совершен налет.

Дали кляп шоферу —

чтоб не декламировал.

Драгоценным рифмам настает черед.

Значит, наступают времена Петрарки,

когда в масках грабящие мужи

кареты перетряхивали за стихов тетрадки.

Масскультурники вынули ножи.

Значит, настало время воспеть Лауру

и ждать,

что придет в пурпурном

подводном шлеме Дант.

Бандитами проводятся дни культуры.

Угнал вагон Высоцкого какой-то дебютант.

Запирайте тиражи,

скоро будут грабежи!..

«Граждане,

давайте воровать и спекулировать,

и из нас появится Франсуа Вийон!

Он издаст трагичную «Избранную лирику».

Мы ее своруем и боданем».

Одному поэту проломили череп,

вытащили песни лесных полян,

и его застенчивый щегловый щебет

гонит беззастенчивый спекулянт.

А другой сам продал голос свой таранный.

Он теперь без голоса лишь хлюп из гланд.

Спекулянт бывает порой талантлив.

Но талант не может быть спекулянт.

Но если быть серьезным — Время ждет таланта.

Пригубляйте чашу с молодым вином.

Тьма аквалангистов, но нету Данта.

Кое-кто ворует —

но где Вийон?

Другу

Мы рыли тоннель навстречу друг другу.

Я руку его узнавал по звуку.

Но кто-то взял влево, а кто-то вправо.

Любовь оглушила, а может, слава.

Над нами шумят поезда угрюмо.

Все глуше удары в кромешном трюме.

От едкого пота губы солоны.

Мы роем тоннель — но в разные стороны!..

Потомки в двух темных найдут тупиках

два белых скелета с киркою в руках.

Прорабы духа

Не гласно и не по радио,

слышу внутренним слухом —

объявлен набор в прорабы

духа!

Требуются бессребреники

от Кушки и до Удельной!

Мы — нация Блока, Хлебникова.

Неужто мы оскудели?

Подруги прорабов духа,

молодые Афины Паллады!

Вы выстрадали в клетухах

потрясшие мир палаты.

Духовные подмастерья,

вам славы не обещаю,

вам обещаю тернии,

но сердцем не обнищаете.

С души все спадает рабское,

пустяковое,

когда я вхожу в прорабскую

Цветаева и Третьякова.

Пчелы национальные!

Медичи из купцов —

москворецкие меценаты,

точнее — творцы творцов.

Мы — нация не параметров

рапповской бормотухи —

прорабы, прорабы, прорабы

духа!

Голодных моих соплеменников

Париж озирал в бинокли — в

рубил свое чудо Мельников

космически-избяное.

Забыты сатрапы духа,

аракчеевские новации.

Прорабы, прорабы духа —

сердцебиенье нации.

Хватит словесных выжимок —

время гранить базальты.

Сколько спасли подвижники,

сколько мы разбазарили!

Шедеврам штопают раны,

спасают медведя, белуху —

прорабы, прорабы, прорабы

духа.

Не только дело в искусстве.

Преодолевая выжиг,

чтоб было мясо в Иркутске,

требуется подвижник!

С небес золотое яблочко

не снесет нам Курочка Ряба —

экономику неканоническую

нащупывают прорабы.

Кто взвил к мирам аппараты,

где может быть жизнь по слухам?

Ау, внеземные прорабы —

духа!

Читаю письма непраздные

чистого поколения —

как в школу прорабов правды,

синие заявления!

Требуйте, Третьяковы!

Принадлежат истории

не кто крушил Петергофы,

а кто Петергофы строили.

Есть в каждом росток прорабства,

в самом есть непролазном.

Прорабы, прорабы, прорабы,

проснуться пора бы!

Сметет карьерных арапов,

арапов нюха.

Требуются прорабы

духа.

Догадка

Ну почему он столько раз про ос,

сосущих ось земную, произносит?

Он, не осознавая, произнес:

«Ося…»

Поэты любят имя повторять —

«Сергей», «Владимир» — сквозь земную

Он имя позабыл, что он хотел сказать.

Он по себе вздохнул за тыщу лет назад:

«Ох, Осип…»

Рок

Рок надо мною. Куда меня гоните?

Но раскладушкам кочую, изгой.

Горе, как погреб,

в любой раскрывается комнате.

Ров подо мною — рок надо мной.

Что я хотел? Чтобы жить, как манило.

Что получилось? Счет гробовой,

Под колыбелью раскрылась могила.

Ров подо мною — рок надо мной.

А в небесах ненасытным уроком

воет душа,

что в сердцах самовольно нажала курок.

Рок над землей, где семья моя, — рок.

Чем я служил в эти светлые годы,

кроме стихов, что попутно изрек?

Я для народа домашнего был как бы громоотводом.

Трещит позвоночник. Такой уже рок.

~~~

Просто — наше шоссе к шиповник.

Дождь из облачка невпопад.

Как подошвы чьих-то шиповок,

лужи гвоздиками торчат.

Я всему говорю спасибо —

непосильного счастья боль,

непосильное небо синее,

непосильно земная соль.

~~~

Город кормит деревню

молоком и белком.

Мчит автобус вечерний,

как авоська, битком.

А деревня столицу

кормит пищей умов,

интеллектуалистов

просвещает Белов.

Исчезает деленье —

кто писал, кто косил.

Город кормит деревню,

как родителей сын.

С трактористом с Арбата

я сижу у костра.

Инженеры обратно

пополняют крестьян.

Говорю неуверенно:

«Как, земляк?»

«Город — корни деревни, —

отвечает. — Верняк!»

Как тоскуют другие

по полям и лесам,

у него ностальгия

по арбатским дворам.

Как тоскует колхозник

по березам в Москве,

две ампирных колонны

ему снятся во сне.

Чую переселенье

человечьих широт.

Может, новый Есенин

в этом сломе взойдет?..

Прощай, города детство!

Мы уходим под сень

городов деревенских,