Пропавшие в Эдеме

Сейчас я сделал так же. Взмахнул, опустил, подоткнул, а затем моя рука будто сама собой потянулась погладить Лиат по голове.

Кажется, когда я первый раз ее погладил, она сказала: приятно. Я не уверен на сто процентов, что она сказала именно это, потому что голос у нее был очень тихий. А глаза были закрыты. Но она не отвернулась и не дала мне понять, что ей неприятно. Поэтому я погладил еще раз.

И тогда она резко подвинулась. Может быть, во сне. А может, нет. Это было так неожиданно, что моя рука соскользнула с ее головы туда, где начинается вырез блузки, чуть ниже ключицы. И мне кажется, ну, то есть может такое быть, что мизинцем я слегка дотронулся до ее груди.

Я тут же убрал руку.

Но она открыла глаза, вскочила как ужаленная и резко сказала:

– Зачем вы это сделали?

И потом:

– Вы что вообще?

И еще:

– Поверить не могу, я думала, что…

– Это по ошибке, – попытался я объяснить.

– Да, конечно, – она пронзительно посмотрела на меня. – Скажите правду, доктор Каро, почему вы так милы со мной? Почему вы пристально следите за мной с тех пор, как я пришла в отделение? Почему вы говорите со мной не так, как со всеми остальными ординаторами?

– Не знаю, – честно ответил я.

– Ну понятно. Понятно, что вы не знаете.

Лиат улыбнулась – эта горькая улыбка была больше похожа на гримасу – и сдернула со спинки дивана свою сумку, так что от слишком резкого движения та упала на пол. Лиат нагнулась, чтобы поднять кошелек, темные очки и упаковку нурофена, которые выпали из сумки, сунула их обратно и пошла к двери…

– Подождите, Лиат. – Я схватил ее за руку.

– Не трогайте меня, – сказала она.

– Пожалуйста, не надо так, – упорствовал я. – Вы много выпили. Давайте я хотя бы довезу вас до дома.

– Я сказала, не трогайте меня, – огрызнулась она. Вышла на лестницу. И с грохотом захлопнула за собой дверь.

* * *

Я боялся, что произойдет авария. Представлял себе аварию на Аялоне. На проспекте Намира[91]. На перекрестке Азриэли[92]. Представлял себе искореженную, горящую машину. Представлял, как мне позвонит старшая медсестра. Представлял похороны. Снова и снова. Я ходил по гостиной из угла в угол, как детектив, пытающийся раскрыть преступление, которое сам же и совершил. Я пошел в кухню, достал из аптечки таблетку успокоительного, принял ее. Но продолжал волноваться. Есть ситуации, когда успокоительное не помогает. Я вернулся в гостиную. Прикоснулся к дивану, который все еще хранил тепло ее тела. На подушке остался ее волос. Светлый, медового цвета. Я поднял его и потеребил подушечками пальцев. А потом зажал двумя большими пальцами, как делал когда-то с травинками, чтобы извлечь из них трубный звук – это радовало детей в садике у Яэлы, а потом и у Асафа, и поэтому Яэла и Асаф хотели, чтобы именно я их провожал и встречал, а не Нива…

Я подул на волос, поднес его к носу. Вдохнул. Мне показалось, что я ощутил запах Лиат. Я пошел на кухню, взял полиэтиленовый пакетик – в такие я упаковывал бутерброды, которые каждое утро готовил для Нивы на работу, – раскрыл его и очень осторожно положил туда волос. Без всякого намерения пользоваться им как уликой. С чего бы. Откуда мне было знать. Я просто хотел, чтобы у меня осталось что-нибудь на память о ней. На случай, если произойдет авария на Аялоне. Или на проспекте Намира. Или на перекрестке Азриэли. На случай, если ее машина вылетит с полосы. Или въедет в стену. Или поедет на перекрестке на красный свет, наперерез грузовику. Одна картинка сменяла другую, в конце концов я больше не мог это терпеть и отправил ей сообщение.

Дорогая Лиат, прошу прощения, если обидел Вас.

Буду Вам признателен, если Вы напишете, что благополучно добрались до дома. Я беспокоюсь за Вас.

Но я так волновался, что не обратил внимания, что отправляю сообщение с телефона Нивы, а не со своего.

* * *

Ран Шпицер был нашим однокурсником. Он даже находился вместе с нами в общаге, в комнате Михаль Дворецки, когда Нива решила, что мы будем слушать «King Crimson», и громче всех одобрял ее выбор.

Вообще, Ран Шпицер был выскочкой. Посередине лекции он всегда поднимал руку и задавал вопрос, цель которого заключалась не в том, чтобы прояснить что-нибудь, а в том, чтобы сообщить всем, что Ран Шпицер пришел сегодня на пары.

А на пары он приходил не всегда. На экзаменах обычно списывал. Письменные работы покупал у студентов с последних курсов, а время проводил на тусовках в Тель-Авиве, потому что «этот Иерусалим вымер уже две тысячи лет назад. Как вы можете вообще любить его, как?».

За глаза его называли Ран Говорун. И говорили: да кто даст ему скальпель?

Поэтому не сказать чтобы мы удивились, когда узнали, что во время ординатуры он учился в университете на «менеджера в сфере здравоохранения», а окончив курс – посвятил себя управленческой карьере; там благодаря своей словоохотливости и способности понимать, где сосредоточена сила, он получал повышение за повышением и год назад стал главврачом больницы, где работаю я.