Пропащий

Подобно острейшему самурайскому мечу, он делал разрез настолько изящно, что я даже не замечал этого. Мои вырезанные внутренности упали с глухим стуком, кровь забила фонтаном. Он был настолько же порочен, насколько порочны были мои чувства по отношению к Йогине, и он плевался ядом с такой точностью, что мне до него было далеко. Я точно так же исходил ядом, общаясь с Йогиней, я ничего не мог с этим поделать, мной рулило желание воспроизводства.

В ранних записях с ним где-то было: «Думаете, хиппи такой миролюбивый. А вы попробуйте забрать его гитару! Он вас отметелит!»

Если бы я ушел, я стал бы еще одной историей в его арсенале, а кто-нибудь другой встал бы на мое место. Приходилось постоянно помнить о том, что в его словах и поведении не было ничего личного. Он не раз сильно ссорился со своими самыми ярыми поклонниками и близкими друзьями – некоторые из них уходили и не возвращались. Но тех, кто возвращался, он встречал милой улыбкой, кроткий, как ягненок. Я знал, что области жизни, подвергавшиеся его нападениям, были у меня проблемными, и он был единственным, кто мог сказать мне это прямо в лицо без колебаний.

В тот вечер огненно-рыжие сумерки поблекли, когда свет мерцающего моря высветил узор на занавесках, висевших на окнах позади него. Свечение окутало кресло, в котором он сидел, положив руки на колени, аккуратно поставив ноги рядышком на полу и прикрыв глаза. Он не спал. Комната была наполнена удивительной совершенной тишиной. Я находился с ним в одном пространстве и у меня возникло неудержимое желание запечатлеть все, что я ощущал. Я писал и писал, но ничто не могло вместить эту тишину. Не то, не то, не то… Мраморный пол и белые стены отбрасывали мягкий свет на публику, состоявшую из пяти человек: двое на диване, двое в креслах и я, строчащий эти строчки в задней части комнаты. Мы ждали возвращения женщины из Венгрии, уехавшей в Милан за визой. Шум дороги за окном внизу смешивался со звуком прибоя и гулом электронагревателя, дующего в ноги Юджи и создающего ощущение мягкого покачивания его кресла.

На следующий день все закончилось. Пришло время уезжать.

– Мне нравится это место, – сказал он, пока мы готовились к отъезду.

Захлопали двери, стали слышны звуки застегивающихся молний на сумках – воздух наполнился ожиданием. Говорят, в прошлом он становился ужасно противным, когда приходило время отъезда. И никогда раньше он не позволял такому большому количеству людей сопровождать его.

– Вы ограничиваете мою свободу передвижения!

Он собирался за пять минут:

– Я готов. А вы там чего стоите?

Я закрыл жалюзи, полагая, что он идет на выход, но он просто прошел на кухню, чтобы отрыгнуть немного еды. Увидев, что он возвращается, я снова стал открывать жалюзи.

– Нет, нет, сэр, это не важно. Я живу в темноте, – сказал он с блеском в глазах. Мы переглянулись с Немцем, несколько обескураженные. Мысленный образ Юджи пронесся сквозь меня как ветерок внутреннего пространства. Он всегда пребывал в темноте неизвестного, у него не было опоры, ему не нужен был свет, ему даже не требовалось пространства. Ему не нужно было ничего.

«Свет светит в темноте, и тьма не может объять его». Это была одна из его любимых цитат из Библии.

Продолжалась обычная суета, пока мы разбирались с машинами. Некоторые из пожилых людей с тросточками, гулявших по дорожкам, глазели на нас.

– Пусть они уходят! – пробурчал он себе под нос. – Бесполезные старики, такие же, как и я. Они должны освободить место для молодых, чтобы те наслаждались жизнью!

А молодые люди отчаянно загружали себя работой, чтобы потом иметь возможность наслаждаться старостью.

Глава 46

«В конце концов, «смерть» – это страх, страх того, что что-то подходит к концу».

Мы снова поехали в «пещеру» в Валлекрозии. Юджи отказывался оставаться в ней без Люсии. Она, со своим вечным портфелем под мышкой, разрывалась между живущими неподалеку больными родителями, магазином в Тренто, расположенном в пяти часах езды от места, и квартирой в Милане – в трех часах езды. Она не видела необходимости находиться в доме, но Юджи никак не соглашался жить в «пещере» без нее. В конце концов его уговорили, пообещав, что либо она, либо Джованни, либо Анита будут находиться там столько времени, сколько потребуется.

Как только солнце нагревало стеклянную крышу, комната превращалась в токсичную сауну, что очень его устраивало. Все остальные жарились заживо. Я находился в комнате сколько мог, а потом сбегал в сад. Джованни же сидел на диване полностью одетый, обязательно в рубашке и свитере или пиджаке. Я удивлялся, глядя на него.