Пропащий

– Что? Ни одна… Тем более что вы не можете ничего обнаружить.

Снова возникла тема продажности религиозных идей. Религия не имела никакого отношения к тому, чем он являлся. Религия – это бизнес, продающий духовность за деньги.

– То самое грязное и вонючее дерьмо. А вот это дерьмо ценно, – сказал он, имея в виду настоящие экскременты. – Ты можешь прожить на нем.

Он рассказал о монахах-агхори в Гоа, употреблявших в пищу свои экскременты до тех пор, пока не появились португальцы и не перебили их всех.

Глава 42

«Вы постоянно пытаетесь перевести те вибрации на свой язык, вы пытаетесь их понять, потому что хотите извлечь что-то из того, что слышите».

Ночью я услышал, что он возится в кровати, и посветил на него.

– О! Ты не спишь! – Он включил маленький светильник.

– Не сплю, – ответил я с пола.

– Извини, что побеспокоил тебя, – вежливо сказал он.

– Без проблем, Юджи.

– Сколько времени?

Я посмотрел на часы.

– Полночь.

– О… – Он выключил свет.

Прошел час. Я снова услышал шорохи на кровати. Опять включился светильник.

– Сколько сейчас времени?

– Час.

– Только час? – нетерпеливо спросил он, как человек, ожидающий начала фильма.

– Да, простите, – ответил я.

– Странно, – тихо ответил он. Свет погас, и на некоторое время наступила тишина. Прислушиваясь к темноте, я услышал, что его дыхание стало глубже. Я снова заснул и снова проснулся от шорохов и включенного света.

– Сколько времени, сэр? – снова спросил он. Я снова посмотрел на пластиковые часы на стене.

– Час тридцать, – ответил я. Прошло только полчаса, а он не мог дождаться, пока закончится ночь.

– Почему? – спросил он раздраженно.

– К сожалению, я не знаю почему, но сейчас только час тридцать!

Мы засмеялись, и свет снова погас до четырех утра – времени, когда он обычно встает. Неудивительно, что он всегда говорил: «Когда смотришь на часы, время идет так медленно! А когда не смотришь – бежит!» Интересно, сколько он вообще спал ночью? Почему он был таким нетерпеливым? И что с ним происходило, когда он не спал? Было ли ему скучно? Да вроде не похоже. Иногда казалось, что ему хочется вскочить, куда-то пойти или поехать, а иногда, по его словам, он мог бы просидеть весь день в кресле и ничего не делать.

В «Ошибке просветления» есть интересный отрывок, который может дать некоторое представление о том, как он функционировал:

«Возможно, я могу тебе дать некое ощущение этого. Я сплю четыре часа ночью, не важно, во сколько я ложусь. Потом я лежу в кровати, бодрствуя, до утра. Я не знаю, что это лежит в кровати; я не знаю, лежу ли я на левом боку или на правом, – я так лежу часами. Если снаружи есть какой-то шум – птица или что-то еще, – он просто отражается во мне».

И дальше:

«Если задать вопрос „Что там внутри?“, то есть только осознание точек контакта, там, где тело соприкасается с постелью и с простынями или с самим собой, например, в скрещении ног. Есть только ощущения прикосновения от этих точек контакта, а остального тела нет. Есть некая тяжесть, вероятно, сила притяжения, что-то очень неуловимое. Внутри нет ничего, что связывало бы эти вещи. Даже если глаза открыты и смотрят на все тело, все равно есть только точки контакта, и они не связаны с тем, на что я смотрю. Если я захочу попытаться связать эти точки контакта в форму моего собственного тела, у меня, вероятно, получится, но к тому времени как я это закончу, тело снова будет в той же самой ситуации различных точек контакта. Связь не может сохраняться. То же самое, когда я сижу или стою. Тела нет».

День начинался в четыре часа. Он просыпался, и я перемещал его в кресло. Там он одевался и раз в несколько дней брился пластиковой бритвой, умываясь затем сандаловым мылом из Майсора.

Однажды он сидел на краю кровати, а я помогал ему одеться. Рубашка случайно выскользнула из моих рук и упала на пол. Я даже не успел наклониться, когда он со скоростью молнии поднял ее пальцами ноги. Его тело постоянно было расслабленным. Я никогда не замечал в нем напряжения, какой бы ни была ситуация. Несколько раз нога доставляла ему такую боль, что он просто падал в обморок, но он никогда не кричал и не напрягался: просто слышался стон, глаза закатывались и он терял сознание.

Был еще как-то случай, тоже во время одевания, когда он сидел на кровати, а я подавал ему его брюки: неожиданно он указал пальцем на кого-то невидимого за моей спиной и обвиняюще, со злостью произнес: «Негодяи! Грязные негодяи!»

Я ничего не сказал. Он разговаривал с кем-то слева от меня, точно показывая в то место. Понятия не имею, что это было, поскольку в комнате, кроме нас, никого не было – насколько я мог видеть. Не знаю, видел ли он кого-либо или разговаривал сам с собой. В то утро я при всех спросил его о случившемся. Он сказал, что, наверное, ругался на кого-то, кто ехал по дороге. Я был уверен, что это было не так. Поэтому, когда он заметил, что некоторые вещи видеть невозможно, он словно восстановил баланс: