Пропаганда 2.0

Известен звонок Сталина Булгакову по телефону, которого у того не было. Военным пришлось установить временную связь. В ответ на то, что цензура не пропускает, Сталин повторил фразу Николая I Пушкину: «Я буду вашим цензором. Присылайте мне ваши произведения».

Сталин лично работает с подобными «нелинейными» писателями или режиссерами типа Эйзенштейна, чтобы получить нужный ему результат. Например, пьеса о Сталине «Батум», написанная Булгаковым, не увидела света рампы – Сталин не разрешил. Писатель, которого он уважает за профессионализм, пишет текст о нем самом. Но этот нелинейный писатель пишет линейный текст, и Сталин его не пропускает, хоть он о нем.

Такая же ситуация была с песней Дунаевского о Сталине. Когда Сталин ее прослушал он сказал [4]: «Товарищ Дунаевский применил весь свой замечательный талант, чтобы эту песню о товарище Сталине никто не пел. Пусть он пишет песни не для товарища Сталина, а для всего советского народа». То есть и в этой ситуации он пересиливает свое личное желание, понимая, что перед ним некачественный художественно текст, хотя и правильный идеологически.

Известен звонок Сталина Пастернаку, задокументрованный многими людьми. Надежда Мандельштам раскрыла причину звонка именно Пастернаку [5]: «В письме Сталину Бухарин сделал приписку, что у него был Пастернак, взволнованный арестом Мандельштама. Ясно, зачем эта приписка понадобилась Николаю Ивановичу: ею он сообщал о так называемом резонансе, или общественном мнении. Согласно нашим обычаям, его нужно было персонифицировать. Можно сказать, что кто-то один волнуется, но нельзя обмолвиться о настроении или недовольстве целой группы, интеллигенции, скажем, или литературных кругов… Никакая группа у нас не имеет права на собственное отношение к событиям. В таких вещах существуют тончайшие градации, понятные только тем, кто побывал в нашей шкуре. Бухарин сумел соблюсти все приличия, чтобы обеспечить делу успех. А вот приписка объясняет, почему Сталин для своего телефонного звонка выбрал не кого иного, как Пастернака».

Она продолжает свой рассказ: «Сталин сообщил Пастернаку, что дело Мандельштама пересматривается и что с ним все будет хорошо. Затем последовал неожиданный упрек: почему Пастернак не обратился в писательские организации или ко мне и не хлопотал о Мандельштаме. «Если бы я был поэтом и мой друг поэт попал в беду, я бы на стены лез, чтобы ему помочь…» Ответ Пастернака: «Писательские организации этим не занимаются с 27 года, а если б я не хлопотал, вы бы, вероятно, ничего бы не узнали…» Затем Пастернак прибавил что-то по поводу слова «друг», желая уточнить характер отношений с О. М., которые в понятие дружбы, разумеется, не укладывались. Эта ремарка была очень в стиле Пастернака и никакого отношения к делу не имела. Сталин прервал его вопросом: «Но ведь он же мастер, мастер?» Пастернак ответил: «Да дело не в этом…» – «А в чем же?» – спросил Сталин. Пастернак сказал, что хотел бы с ним встретиться и поговорить. «О чем?» – «О жизни и смерти», – ответил Пастернак. Сталин повесил трубку. Пастернак попробовал снова с ним соединиться, но попал на секретаря. Сталин к телефону больше не подошел. Пастернак спросил секретаря, может ли он рассказывать об этом разговоре или следует о нем молчать. Его неожиданно поощрили на болтовню – никаких секретов из этого разговора делать не надо… Собеседник, очевидно, желал самого широкого резонанса. Чудо ведь не чудо, если им не восхищаются».

Кстати, сын Пастернака объяснил свое собственное звание «кандидат технических наук» тем, что отец «считал, что в те времена, в которые мы жили, заниматься гуманитарной специальностью было бесчестно, пришлось бы лгать» [6]. Как и мнение в голове у Булгакова, который записал для нас в дневнике 1925 г. ходившие тогда анекдоты [7]:

«Если бы к “рыковке” добавить “семашковки”, то получилась бы хорошая “совнаркомовка”».

«Рыков напился по смерти Ленина по двум причинам: во-первых, с горя, а во-вторых, от радости».

«Троцкий теперь пишется “Троий” – ЦК выпало».

То есть все и всё понимали в то время. Масовый энтузиазм затрагивал многих, но не всех.

Однако Сталин запомнил Бориса Пастернака из-за приписки к письму-соболезнованию советских писателей, которое было также опубликовано 17 ноября 1932 г. в «Литературной газете» [8]:

«Дорогой т. Сталин!

Трудно найти такие слова соболезнования, которые могли бы выразить боль собственной нашей утраты.

Примите нашу скорбь о смерти Н. С. Аллилуевой, отдавшей все силы делу освобождения миллионов угнетенного человечества, тому делу, которое ВЫ возглавляете и за которое мы готовы отдать свои жизни, как утверждение несокрушимой жизненной силы этого дела.