Прокол

Он таки добрался до пульта. Но одним движением руки не мог решить мою судьбу: их, этих движений, требовалось, как минимум два. Грузовой люк не откроется, пока не будут задраены двери шлюза, ведущего в жилые отсеки. Поэтому сначала требовалось перевести рычаг, управляющий дверями шлюза, а потом передвинуть тот, что включает привод грузового люка.

Дёртик еще тащил вниз первый рычаг, как я смерчем налетел на него. Он вышиб «спиттлер» у меня из правой руки, а затем ударил меня скафандровым мощным башмаком в пах, полагая разом кончить дело. Края «раковины» впились мне в бедра и живот; он сделал мне больно, но это было не то: «раковина» выдержала удар, защитила фаллос и мошонку, и я продолжил борьбу. Мы повалились на металлический пол, и здесь начало сказываться мое преимущество как не скованного и не ограниченного в движениях скафандром человека. Дёртик, как дятел, дёргал головой, пытаясь размозжить мне лицо забралом шлема, но я каждый раз уклонялся. Задыхаясь, я с великим трудом прижал его к полу, в долю секунды выхватил шило и разгерметизировал скаф противника. Теперь пульт меня перестал интересовать и, высвободившись из объятий дёртика, я кинулся к своему валявшемуся неподалеку «спиттлеру».

Но этот малый оказался настоящим камикадзе: он опять потянулся к рычагу, намереваясь погубить и себя, и меня. Я еле успел сбить его с ног и в это время чудом успел заметить краем глаза показавшееся из-за угла контейнера дуло «пиггиса». Тот второй, «обезноженный» мною дёртик, тоже оказался крепким орешком: он, вероятно, в буквальном смысле слова приполз на руках с другой стороны контейнера и сейчас собирался прикончить меня.

Я вовремя упал за повергнутого мною чудака в скафе, и дёртик принял на себя большинство предназначавшихся мне пуль. Некоторые из них отскочили от сферического шлема, как горох от стенки; другие пришлись в жесткие части скафа; третьи, по-видимому, достигли цели, правда, не той, которую хотел поразить стрелявший. Но досталось и мне: две-три пули принял жилет и левый наплечник, обожгла боль и меня отбросило. Шутить с ними дальше не имело смысла: они, как цепкие раки, добрались бы до меня в конце концов.

Ну что ж, друзья, — к полному финишу!

Первым выстрелом я поставил обезноженному мною дёртику «индийскую родинку» над переносицей, а потом пришил чудака в скафе, выстрелив в упор в уязвимое место.

Счастье — это тёплый пистолет… Прости меня, Господи. Я снял защитные очки и убрал их в карман.

Весь бой занял несколько десятков секунд. Мне повезло: я избежал тесного знакомства с вакуумом — с тем самым, который флуктуирует. Избежал знакомства с самым банальным его свойством, отнюдь не заключавшемся в способности флуктуировать.

Обогнув контейнер, я перешел на другую сторону отсека, где на полу сидел шипящий от боли дёртик, обезрученный мною.

— Ну что, приятель, — припугнул я его, — добить тебя, что ли?

Он заёрзал и запыхтел пуще прежнего. Нет, умирать он явно не хотел, но помалкивал пока.

Я медленно поднял «спиттлер», с нарочитой усмешкой глядя раненному дёртику прямо в глаза.

— Не надо, — потупившись, глухо сказал он, стыдясь своей слабости.

— Ну тогда скажи, как открыть эту штуку, — указал я на контейнер. — Да заодно и свое имя, если еще не забыл его.

— Меня зовут Пиджин, — с готовностью, заискивающе, отозвался дёртик. Он был явно послабее тех двоих, и не только физически. — А их — Крэйфиш и Силлирэм. Спецключ у Крэйфиша — у того, которому вы дали по ногам.

Я сходил, обыскал умиротворенного мною Крэйфиша и вернулся на прежнее место: шторки контейнера располагались именно с этой стороны.

«Харвестер» пришёл на «Платинум сити» за элементами сферы, изготовленными из металла с идеальной проводимостью. Это явствовало из рассказов Казимира. Интересно, а что грузовик доставил с Переходника сюда? Он пришел практически порожняком. Что же может быть в контейнере?

Я вставил шпенёк электронного ключа в замок контейнера, надавил кнопку сброса. Тонко пропел гонг. Я убрал ключ, прошел к краю контейнера и нажал кнопку привода шторок.

Чуть слышно зажужжали двигатели. Словно перед началом киносеанса, две половинки гофрированного металлического занавеса поползли в разные стороны, открывая тускло блестевшую чёрную выпуклую поверхность.

Какой-то шар? Сфера? Что бы это могло быть?

Шторки продолжали движение, а я с каждой секундой все больше волновался, отступая к стенке отсека, чтобы охватить взглядом открывавшееся в проеме нечто.

Пение двигателей смолкло: шторки дошли до упоров.

В специальном ложе, занимая лишь небольшую часть объема контейнера, покоился… — нет, не шар. Передо мною предстал лежавший на боку огромный, футов в тридцать длиной, овоид — попросту говоря, яйцо. Автономное, внешнее сердце. Яйцо, содержавшее смерть Кэса Чея, бессмертного.

20