Проклятый род

Вошел в столовую. Огляделся. Счастливо улыбнулся, поглядев на старых грифонов, хвостами плетущих по фризу цветочный орнамент. Ни Вали, ни Ирочки не было. Побежали по дому.

Прошел дольше. И утомленный, и еще ищущий, шел. Чуть дрожали колени. На широкое, на мягкое сел, под рукой холод бронзы, желто-красные стены спокойные. Белый меандр вверху спокойно-торжественный свой узор ведет, в веках неизменный.

Голоса звенящие. И вбежали Валя с Ирочкой.

— Милый мой братик, божественный Виктор! Да ты, взаправду, молодец. Валя! Валя! Дом нельзя узнать. И вместе с тем, он только теперь настоящий старый дом. Дом постарел! Дом постарел… Виктор, если ты в это деньги ухнул, то надо тебе еще достать. У Коськи, подлеца, отниму и тебе принесу. А спать мы с Валей в той, в угловой будем, где маркизы с дамами любезничают. Я уж распорядилась. Валя! Хорош мой брат, Виктор? Витя, где мастерская?

— Стой, Ирочка, мы ему еще не сказали…

— Да, Виктор Макарович! Вы не знаете? У вас гостья.

— Вот что, милые девочки. Надо мне новую картину обдумать. И то, что вы щебечете, мне не мешает. Нисколько не мешает. Только спрашивать не нужно. Говорите, кричите, танцуйте. Но не спрашивайте. Понимаете? Ну и конечно за рукав дергать нельзя, хоть Ирочке без этого трудно.

— Хорошо, хорошо. Только в последний раз. Нельзя не спросить: мы женщины. У тебя гостья. Волосы вот этак. Профиль… смотри-смотри, вот! С нами из Москвы ехала. Теперь здесь. Кто такая? Сейчас в Коридоре. Нас увидала, наверх прошла.

— Здесь никого нет. Идемте в столовую. Покормлю я вас.

Валя щипала Ирочку, шептала:

— Это он новую выписал… Как интересно…

Когда только что сели, Виктор сказал — а те в перебой, то о таинственной гостье, то о собрании родственников. Сказал:

— И всегда вот так. Мне сейчас одному надо быть или чтоб Степа со мной. Товарищ мой.

Показалась Паша. Поклонилась и ушла, украдкой заглянув в глаза Виктора. Пока Ирочка Пашу разглядывала, Валя пропела:

— А разве мы не можем заменить…

— Увы. Вы разгоняете…

— Это любезно. Но кого?

— Моих собеседников.

— Не понимаю…

Но не слушал опять. Лицо в ладонь склонив, из мрака вызывал крики-краски синего-синего озера.

«Нет, не могу. Вода — это так, и корабли — так, и кариатиды. Но берег! Я не вижу берега. Шутки дьявола. Шутки дьявола. Подскажи! Подскажи!»

Сидел, закрыв рукою лицо.

Вошла Зоя. В стройном платье, походкой замедленной, не своею, вошла.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

Новое услышав, открыл глаза Виктор. И радостно:

— Зоя! Зоя? Это хорошо. Сюда садись, сюда. Я сейчас о картине думал. И о Степе. Поговорить! Поговорить. А они вот не умеют. Понимаешь. Шутки дьявола. Шутки дьявола. Ты слушай. Молчи и слушай. Я тебя люблю. И ты умеешь…

— Витя! Витька!

Взглянул, обжег волосы сестры. Поднял, поставил-ударил бокал. Хрустнуло. Не ждал.

— Пойдем!

И за руку увел Зою.

— Глаза твои о восторге говорят. Это хорошо… Нет. Молчи, молчи. Там…

И вел по лестнице. И гордо шла Зоя.

XXVIII

Из тихости комнаты, где сны мертво-воскового Антона, выходил на краткий час, и опять туда. И Зою, как вчера, не звал с собой. Но была радостна вчерашними вечерними часами. Мятежной и прекрасной жутью слов и видений.

«В душу свою впустил. Близка я ему. Нужна…»

И словно зацелованная любимым и найденным, бродила по дому, по парку. Но ни губы ее, ни руки не помнили поцелуев. Встречаясь с теми двумя неразлучными, с Ирочкой и Валей, бледнела, взоры ее заблуждались. И сердилась потом на себя и презирала себя.

— Как девчонка…

Не разговаривали.

Завтрак прошел томительно. Виктор помолчал минуты две и ушел к себе и в свое от болтовни Ирочки.

«Шутки дьявола. Шутки дьявола… Ну, шути, шути еще… Ну, как еще умеешь?»

Картину свою, «Последнего в роде», под потолок поднял. По всем стенам развесил большие листы серой бумаги. Углем, цветным мелом чертил, растирал платком. По комнате метался, прислушиваясь к шепотной буре слов искусителя. На диван широкий садился. Глядел кругом, на корабли несущиеся под гудящими парусами глядел, искал и пил вино из тяжелого бокала.

«Смотри, Антон! И твой корабль здесь будет. Хочешь за Дорочкиным кораблем гнаться? По синей, по синей воде. Только уж навсегда, навсегда. Не догонишь. Такова власть озера. Дорочкин кораблик за моим кораблем, а ты за Дорочкой. Хочешь так, милый брат? А мой корабль за чьим? Мой-то? Подожди, Антоша. Ты вот что лучше скажи: скучно нам с тобой без Дорочки? Или нет? Хочешь позову? Позову и приедет. Она добрая, Дорочка твоя. Но подождем. Теперь шутки дьявола, шутки дьявола».

И выискав там где-то за стеной таящееся, нужное и верное, срывался с дивана, подбегал и ударял углем и вызывал к жизни.

На отдельных листах большие, в полроста, терзались-томились живые кариатиды; руками манили, выгибались-мчались, к мертвому брюху корабля прикованные; обманывали себя, что по своей воле несутся-догоняют. А вот неверяще руки белые закрыли склоненное лицо. А вот руки к рукам, уста к устам в счастливой муке. Но мимо корабли. А этих вот счастливцев через миг раздавят несущие их корабли. Но не знают и пьют небесное блаженство встречи.