Проклятый род

«Почему не иду к ней?»

И брови на глаза упали. И опять прислушивался к смутным голосам. На башне, тут вот рядом ворчат. Ссорятся ли, его ли высмеивают? И уши ладонями тер Виктор, и глядел, глазами пил жадно праздник неба, ожидающего прихода Великого. Но не смолкала близкая нудная воркотня голосов, не дающая раздельных слов и внятных. И думалось теперь не о Паше, не о княжне Паше, которая не то невеста, не то жена, не то любовница тайная, а думалось о той, об Олечке, о глазах ее и быстрых, и робких, о скользких ее черных волосах.

«Что? Ушла? Не хочет со мной…»

И против воли томила жажда невзятой жизни. И слышал издевающееся нудное бормотанье будто двух голосов здесь вот рядом. И хохот. Грубый пьяный хохот.

Выше взлетели птицы. И сразу задрожали в страхе листья на раскачавшихся ветках.

Заогнилось, будто зазвенело там. И спеша, и колеблясь, всплыл красный край солнца. И затихли порывы ветра. И голоса птиц стали покойнее и тише. Светло улыбаясь, глядел Виктор на красный лик. Быстро-быстро всплыл алый шар, чуть сплющившись поначалу и колебля свои границы алчным кипением.

И пока еще низко было солнце, пока можно было глядеть глазами в, его лик, сказал Виктор:

— Здравствуй.

И побежал по ступеням башни, вьющимся вкруг столба. В конюшне рыжего жеребца седлая, — а тот ржал и бил передней правой ногой — Виктор заспанному конюху:

— Не надо. Сам я. А ты в дом сбегай. Гетры и шляпу мне.

Когда со двора выезжал, взглянул на солнце. Но уже слепило. Ударил рыжего хлыстом. И на вздыбившемся пронесся мимо белых столбов.

За селом меж жнивьями конь пошел шагом. С губ сбрасывая пену, гордо тряс толовой, не чуял поводьев. Виктор глядел и в небо, туда, где кипели горячие лучи, и поля оглядывал. И хотелось ему улыбаться, улыбаться всегда.

Мельница высокая крыльями не шевелит. Вправо ивняк высокий клином в ржаное поле. Проселок влево, потом позади мельницы.

Там-то и встретились. Верхом на черном жеребце чуть рысцой наехал седой стройный, в черный доломан затянутый, а по доломану кушак ременный с серебряным набором. И узда, и седельная сбруя на черном коне тоже серебряным набором поблескивают. Друг на друга наехали. Жеребец Виктора стал. А тот, черный, покорный мундштуку, хрипя, в жнивье скакнул коротким галопом. И рядом стали. Хмурым взглядом оглядел седой господин Виктора и его коня. И сразу подобрел.

— Справный конек. И глаз хорош. Только копытца… Взгляните, прошу, на моего черного. Постаканистее будут. А? Таких копытцев поискать. А в верховом коне, смею думать, копыта да бабки первее всего. Иси, Черный!

Тогда заметил Виктор большого черного дога, лениво выбиравшегося из ивняка.

— Смею думать, осведомлены молодой человек о том, кто я такой есть. А вы, должен признаться, мне нравитесь. И изменяю свое о вас мнение. Помещик, совершающий прогулку верхом в такой час, — это все-таки помещик. Позвольте…

И оба одновременно приподняли шляпы. Виктора конь бил ногой, далеко бросая комья сухой земли, а черный старый красавец-жеребец седого помещика чуть согнул передние ноги и дрожал коленками.

— Арабская кровь, милостивый государь.

И седой помещик дважды ударил тяжелой рукой шею своего коня. Тот лениво мотнул красивой головой; но нижняя губа замоталась как тряпка.

— Если не ошибаюсь, вы…

Но седой помещик перебил. И в хриплом голосе его запело умиленье. Говорил, тряся плечом и дергая повод.

— Давно, давно очень соседи мы. И, может быть, ждал… да ждал визита вашего. Но случай. Я рад случаю, милостивый государь. Видя вас на прогулке в столь ранний час, который и мне доставляет много приятности, не могу не радоваться встрече.

Сидели в седлах. И отдыхали кони. Виктор любопытно вглядывался в желтое лицо с седыми не то усами, не то бакенами; длинные, широкие далеко за щеками торчали; а подбородок был брит. И увидел Виктор, что не в лицо ему смотрит седой помещик. Оглянул себя, увидел синий фрак. Вспомнил. Закусил губу. Повод натянул. На два шага отступил рыжий жеребец. Тогда два шага шагнул черный. И тряс головой и губа отвисала.

— Да, я рад, очень рад случаю… Помещик, смею думать, должен черпать нектар жизни из прошлого… да, из рек иссякающих. Что есть помещик, я вас спрашиваю? Вы не отвечаете — и не нужно. Видите там… Нет, там вон, там, столб стоит. То верстовой столб, каменный столб. Белый он был когда-то, белый и красивый. Смею заверить, что красивый был столб. Впрочем, отсюда его и не видно. Ну да это все равно. Так вот: столб. То же и мы, дворяне-помещики. Пока нужны были верстовые столбы, эк их разукрашивали; матушка Екатерина все каменные монументы ставила. Отошло время — столбы не занадобились. Но пусть стоят, дорогу указывают. Кому дорогу, говорите вы? Кому дорогу и какую дорогу? Настоящую дорогу, вот какую дорогу. Заглохла? Проездят, протопчут. А кому? Кому дорогу, вы спрашиваете? Кому? Всем, всем-с, кому Россия свята. Свята и мила. Да.

— Вы господин Аркадьев?..

— Аркадьевых много. Но Аркадьев один. Вы, молодой человек, смею думать, не вертопрах, не пустышка… хотя не могу умолчать о том, что вздорные слухи… Ну да между порядочными людьми…