Проклятый. Евангелие от Иуды. Книга 1

— Я думал, — продолжил дядя после небольшой паузы, — я всегда думал, что у Чезаре паранойя. Такое бывает, особенно у тех, кто живет на три четверти в прошлом. Знаете ли, если всю жизнь ковыряться в старых рукописях, постепенно теряешь связь с современным миром. И не особенно по этому поводу переживаешь. Профессор Каприо утратил связь с реальностью достаточно давно. Практически, сам стал монахом — настолько он свыкся с монастырской жизнью и принял их правила. Но, при всем при том, он оставался ученым, и мышление его было мышлением ученого. Скажу честно, по части анализа древних манускриптов он давал фору любому. У него не было соперников. И, как я теперь понимаю, паранойи тоже не было…

Глава 15

Греция, остров Патмос, монастырь Иоанна Богослова.

Сентябрь 2007 года.

Надеюсь, ты к жаре привычен, — сказал Чезаре Каприо вместо приветствия. — Прости, что заставил тебя проделать такой длинный путь!

Они обнялись.

— Ерунда, — Рувим Кац слегка взмок от долгого подъема к стенам монастыря и уже неоднократно похвалил себя за то, что ограничил свой багаж небольшой дорожной сумкой через плечо и ноутбуком. И неоднократно отругал за то, что решил не брать такси, а пройтись от гавани через Хору[69] пешком. — В Белоруссии, откуда мои предки родом, конечно, в сентябре похолоднее, но я-то всю жизнь считаю, что плюс двадцать — это уже зима! Рад тебя видеть, Чезаре!

Солнце уже перевалило за полдень, но все еще нещадно палило, впиваясь в каменистую почву острова. Здесь, на Южных Спорадах, начало осени еще не означало спад летнего зноя, прохладней становилось лишь к концу сентября. Наступал бархатный сезон — ласковые воды Эгейского моря плескались в лагунах, сочились соком виноградные грозди, над деревеньками вился запах свежего оливкового масла и жареной рыбы, и по утрам над остывающей водой стелился легкий и прозрачный, как девичье дыхание, туман.

Профессор Кац покосился на раскаленный шар, плывущий к горизонту, и пожалел, что Чезаре не позвонил на пару недель позже — тогда, возможно, Рувим бы позволил себе совместить приезд по приглашению коллеги и небольшой отдых в обществе некой дамы, так сказать, приятное с полезным. Муж у дамы был чрезмерно ревнив, а Израиль — страна маленькая, профессор не любил сложностей и потому коней не гнал. А в Греции все могло случиться, и притом в самой романтической обстановке модного курорта…

— Я бы не стал дергать тебя лишний раз, — идущий впереди профессор Каприо вырвал Рувима из несоответствующих возрасту мечтаний, — но, кроме тебя, к моим вопросам вряд ли кто отнесется с серьезностью. Я еще помню, что ты в молодые годы был ниспровергателем авторитетов. Хоть Ядин и был на тебя зол, но отзывался с уважением. Надеюсь, что жизнь не сделала тебя ретроградом…

— Мы с тобой не раз выручали друг друга, — сказал Кац. — Но я не профессиональный разрушитель легенд, Чезаре. Я давно заведую кафедрой, а это требует некой косности мышления… A posteriori[70], как говаривал старик Кант.

Каца и Каприо связывали давние отношения, которые вначале были сугубо деловыми, а потом имели все шансы стать дружескими, но ввиду обстоятельств в дружбу не переросли. А обстоятельства сложились печально: супругу свою Каприо потерял в 1993-м (ее унесла болезнь), сын в 1994-м погиб в дорожном происшествии, вторично вышедшая замуж за немца невестка уехала в Аргентину вместе с внуком, огромная квартира в Риме, еще недавно полная людей, опустела. Инкунабулы, рукописи да свитки интересовали его больше, чем новости политической и светской жизни. Спасаясь от столичного многолюдья, профессор сделал сложно объяснимый ход — переехал из Рима в Неаполь, город тоже совсем неспокойный, но странным этот выбор казался только на первый взгляд.

Жизнь на юге, у моря, давала ему возможность делать набеги на старые библиотеки Средиземноморья, несколько раз в год приезжать для работы со свитками в Иерусалим, в университеты в Хайфе и Тель-Авиве. Причем делать это, пользуясь паромами или пассажирскими судами, курсирующими по Средиземному морю: аэрофобия сделала Чезаре бескрылым, и каждый полет был для пожилого археолога серьезным испытанием.

Увлеченный исследованиями, Каприо медленно врастал в одиночество, оставаясь отрешенным и обращенным в себя, даже когда появлялся в обществе. Темы, к которым он проявлял заинтересованность, касались настолько узкоспециальных мест в археологии, что поддержать их могли несколько человек во всем мире. Несмотря на безупречную репутацию профессора Чезаре, о нем начали говорить, как о тихом сумасшедшем, что, впрочем, не лишило его веса в среде профессионалов, посвятивших жизнь анализу древних письменных артефактов.