Проклятый. Евангелие от Иуды. Книга 1

Он не только говорил о ненависти к врагам — он убивал. И когда за его голову римский префект Иудеи назначил большую цену, Шимон вместе с соратниками бежал из Ершалаима, чтобы укрыться от преследования в Александрии Египетской: огромном городе, где к тому времени проживало более миллиона человек, третью часть которых составляли иудеи. Говорят, что к тому моменту на его руках была кровь не одного десятка жертв.

Убежище беглецу предоставил его двоюродный дядя по матери, богатый приказчик Моше бен Акива, имевший небольшой процент в деле моего родителя. Сыновья Моше обучались наукам вместе со мной. Для меня до сих пор загадка, как такой осторожный, чтобы не сказать трусливый человек, как бен Акива, дал приют беглому преступнику из Иудеи, хоть и своему дальнему родичу, но факт остается фактом. Он был набожным евреем, аккуратным в соблюдении Традиции, но именно его сыновья Амос и Амрам, заразившись от своего кузена идеями сикариев, склонили к этому образу мысли и меня.

Братьев бен Моше давно нет на свете: Амос убит стражей в Кей-сарии Стратоновой во время неудачного покушения на римского чиновника; Амрам вонзил сику себе под нижнюю челюсть во время ареста, чтобы не умереть на кресте.

Думаю, что их отец и мать были бы безутешны, узнав о кончине сыновей, и сделали бы вывод, что благие деяния приводят к печальным результатам не менее часто, чем дурные. Но братья умерли безвестными и были похоронены безымянными, как преступники и воры — старый Моше до самой смерти не узнал об их судьбе.

А их родственник и предводитель Шимон по прозвищу Зелот, едва не перерезавший мне горло в ту ночь, когда я нашел их троих в Ершалаиме, жив и по сей день. Именно его тяжелый, как балластный камень, взгляд, я ощутил на себе, когда впервые вошел вслед за Иешуа в дом, давший пристанище Равви и его ученикам. Зелот смотрел на меня без всякого удивления. Будто бы мое появление в Капернауме было делом обыденным, и мы расстались только вчера. Он чуть двинул бровью, показывая, что узнал меня, и ухмыльнулся в густую, торчащую, словно метла, рыжую бороду. Не думаю, что кто-нибудь мог бы назвать эту улыбку доброжелательной.

Никогда не стоит признаваться, что ты знаешь кого-то, если ты не уверен, что этот кто-то хочет быть узнанным, но в случае с Шимоном эта предосторожность оказалась излишней. Я понимал, что один раз уже выдал Га-Ноцри свои чувства, и замер растерянным, но мои сомнения решил сам старый знакомец.

— Равви, — сказал он своим дребезжащим, совершенно не изменившимся за прошедшие годы басом, обращаясь к Иешуа, — я знаю этого человека.

Он снова перевел взгляд на меня, наблюдая за моим поведением. Уж кто-кто, а я знал, с какой звериной стремительностью может двигаться этот грузный и далеко не молодой человек. И этот взгляд тоже знал — стоило мне сделать резкое движение, и он сорвется с места, как стрела, пущенная лучником.

— А ты? — с интересом спросил меня Га-Ноцри, проходя в глубь дома. Его, казалось, совершенно не беспокоило то, что сказал Шимон. — Ты тоже его знаешь?

— Да, знаю, — ответил я от порога.

— Давно?

— Давно, Иешуа.

— Равви, — прогудел Зелот, и черный глаз его сверкнул в полутьме. — Я знал Иегуду еще мальчиком. Когда-то он собирался бороться вместе с нами… Но потом следы его потерялись.

— Хочешь воды? — Иешуа зачерпнул из кувшина с широким горлом и протянул мне оловянную кружку.

Я сделал несколько глотков, не спуская глаз с Зелота.

— Так ты непримиримый?

Только кивок в ответ.

— Что ты слышал обо мне?

— Многое говорят, Иешуа. Кто-то называет тебя целителем, кто-то мошенником. Я сам слышал, как тебя именовали машиахом…

Иешуа улыбнулся и сел на лавку рядом с высокой темноглазой женщиной, молча растиравшей что-то в небольшой каменной ступе.

— Присядь, Иегуда, — попросил он негромко. — Мне интересно расспросить тебя о том, что говорят в Ершалаиме. И вы садитесь, — обратился он к своим ученикам. — Иегуда — наш гость, а, может быть, он решит остаться с нами и перестанет быть гостем. Что вы смотрите на него, как на врага? Разве он сказал или сделал что-либо плохое?

Его послушались.

Дом был тесен для такого количества людей, и если бы не широкий проем в стене, открывавший пространство внутреннего двора, в благодатной тени которого росли старые, куда старше самой постройки, оливковые деревья, в комнате было бы не повернуться. А так — для всех нашлось место, и я вдруг представил себе с необычайной ясностью, как на закате солнца в этом доме собираются те, кого Иешуа приблизил к себе, как преломляют они хлеб, как разливают по глиняным стаканам легкое молодое вино… И беседа, в которую перетекает трапеза, струится так легко и спокойно…

Я ошибался.