Проклятый дар

Наверное, Захар понял, что не добьется больше ничего, сказал устало:

– Давай до дому провожу. А то мало ли что.

Она не стала отказываться, высвободилась, не оглядываясь, вышла со двора. До самого дома шли молча, Захар заговорил уже у калитки:

– Защитить хотел, а оно вон как вышло. Не чужие, так свои… – Он смотрел на Асю с такой тоской, что даже ее выстуженную дрыгвой душу проняло.

– Спасибо. – Это все, что смогла сказать, чтобы не давать надежды и не обидеть. Он не виноват. Даже Шукайлиха с Ганной не виноваты. Это время такое гадючье. Страшное время.

Захар хотел еще что-то сказать, но передумал, засунул руки глубоко в карманы куртки, не оглядываясь, похромал прочь…

* * *

С Матвеем Петрович встретился на входе в больницу. Парнишка выглядел растерянным.

– Эй, молодой, случилось что-то? – спросил он, отвечая на рукопожатие. – С Аленой Михайловной?

– С ней. – Матвей кивнул. – Она в себя пришла.

– То есть как – в себя пришла? – Сердце, уже почти приученное не волноваться и реагировать на все спокойно, забилось быстро и гулко. – Опять что-то сказала?

– Ага, сказала. Слушай, Петрович, у тебя сигареты есть? Угости, а то мои закончились. – Матвей потянул его прочь от двери к облюбованной скамейке. – Я на пару минут только, – буркнул виновато и прикурил от протянутой зажигалки.

– И что она сказала? – Петрович обернулся, вглядываясь в оранжевый прямоугольник окна палаты номер четырнадцать.

– Да она много чего говорила. Сначала сказала, что помнит меня, потом, что есть хочет, потому что у нее гипогликемия. Потом требовала лечащего врача, потом просила, чтобы я ей мобильник дал.

– Зачем? – Петрович потер грудь, успокаивая ноющую боль. Значит, очнулась девочка. Слава тебе, господи!

– Хотела своему шефу позвонить.

– Мобильник – это против правил.

– Я ей так и сказал.

– А она?

– А она ему записку написала, а потом назвала себя сумасшедшей и расплакалась. – А ведь парень расстроен, по голосу слышно. С чего бы это? Ему тоже ее жалко, Алену Михайловну?

– Расплакалась, говоришь? – Петрович тоже закурил. – А ты что?

– А что я? У меня смена закончилась…

– И то верно. Нечего тебе тут делать, если смена закончилась. Иди уже домой, отдыхай.

– Ага, пойду. – В сгустившихся сумерках лица парнишки почти не было видно, но красный огонек сигареты заметно подрагивал. – Сейчас только докурю. А ты, Петрович, тоже иди. Я сказал ей, что ты к ней заглянешь.

– Ну, раз сказал, так загляну.

Петрович в несколько торопливых затяжек выкурил сигарету, направился к больничному крыльцу. На крыльце остановился и обернулся: освещенная фонарями дорожка, ведущая к воротам, была пуста, но в глубине территории, у запертой на замок запасной калитки, едва заметно вспыхивал огонек зажженной сигареты. Странно это, ну да ему ли не знать, как много у людей странностей.

Сразу заходить к Алене Михайловне Петрович не стал, посмотрел на свою небритую, помятую после утреннего застолья морду и решил, что нужно побриться. Нельзя, чтобы она видела его вот таким, жалким. Он, конечно, не Ален Делон, но при желании может выглядеть вполне презентабельно. И халат как раз свежий выдали, неизгвазданный.

Перед тем, как повернуть ключ в замке, Петрович постучался. Глупо, конечно, но Матвей сказал, что Алена Михайловна пришла в себя, а раз так, то нужно с ней уважительно.

– Входите! Не заперто. – В ее чуть хрипловатом голосе отчетливо слышалась ирония, и Петровичу стало как-то совсем уж неловко за свои мальчишеские чудачества.

Девочка сидела за столом, подперев подбородок кулачком, разложив перед собой изрисованные углем бумажные листы. Эх, знал бы, что она в себя придет, убрал бы к чертовой матери все эти художества, чтобы не травмировать.

– Добрый вечер, Иван Петрович. – Она смотрела на него своими сияющими сине-зелеными глазами и улыбалась. – Рада вас видеть.

Не соврал Матвей, пришла в себя девочка-то. В себя пришла и его узнала. А кто он ей такой?! Всего лишь один из пациентов…

– А уж как я рад, Алена Михайловна! – Он аккуратно прикрыл за собой дверь, подошел к столу. – Ну, слава богу, полегчало вам!

– Полегчало. – Она посмотрела на него внимательно и чуть настороженно, а потом вдруг сказала строгим, ну точно врачебным голосом: – Курили, Иван Петрович?