Проклятый

— Этот тип — отшельник, он никогда не выходит из дома, — заявил Эдвард. — Наверно глазеет на нас через щель в ставнях и пытается угадать, что нам нужно.

Он как раз собирался дернуть за звонок в третий раз, когда передняя дверь дома открылась, и в проеме показался высокий плечистый мужчина в серой одежде. Он громко засвистел псу, который повернул голову, заколебался и неохотно отбежал от ворот, как будто был ужасно разочарован тем, что не будет иметь возможности погрузить клыки в мягкое место наших задниц.

Плечистый мужчина подошел к воротам слегка качающимся шагом шестидесятилетнего культуриста. Так же ходил и Чарльз Атлас. Когда он приблизился, я увидел, что он был индейцем. У него был могучий мясистый нос и лицо цвета меди, сморщенное как кленовый лист. Хоть он был одет в обычный костюм, рубашку с высоким воротником и галстук, он носил также и длинное ожерелье из раскрашенных орехов или зерен, на которое был подвешен серебряный медальон и пух перьев дикого индюка. На его пиджаке блестели капли дождя.

— Вы должны уехать отсюда, — сказал он. — Вы не были сюда приглашены.

— Это фатально, — сказал я. — Но дела таковы, что у нас есть что-то, что может заинтересовать мистера Эвелита.

— Здесь не проживает никто с таким именем. Вы должны уйти, — повторил индеец.

— Только передайте мистеру Эвелиту, что меня зовут Джон Трентон, я торговец сувенирами из Грейнитхед и я принес пенал, который принадлежал Генри Геррику старшему, одному из судей в процессах ведьм в Салеме.

— Здесь нет никакого мистера Эвелита.

— Не упрямьтесь, — я мило улыбнулся. — Только скажите: «пенал Генри Геррика». Если потом мистер Эвелит не будет хотеть нас видеть, то тогда уж ничего не поделаешь. Но по крайней мере дайте ему шанс, чтобы он бросил взгляд на этот пенал. Это очень редкий антик, и я сразу понял, что он может заинтересовать мистера Эвелита.

Индеец думал об этом так долго, что Эдвард и я уже обменялись обеспокоенными взглядами. Но наконец он сказал:

— Подождите здесь. Я переговорю со своим работодателем.

— Переговорит, — повторил Форрест с притворным удивлением. — Эти индейцы уже не снимают скальпы. Они «переговаривают». Вскоре мы узнаем, что они начали использовать агрессивно ориентированную косметику вместо «военных красок».

— Успокойся, Форрест, — буркнул, поморщившись, Эдвард.

Мы ждали под воротами еще пять минут, может, дольше. Через какое-то время дождь перешел в мелкую морось, но все еще лило так обильно, что волосы у всех нас промокли, а слипшаяся борода Эдварда просто истекала водой. Ожидавший встречи с нами доберман ежеминутно нетерпеливо отряхивался, с трудом овладевая нетерпением.

Наконец высокий индеец появился снова и молча отпер дверь. Я вернулся к машине, взял с заднего сиденья пенал Генри Геррика и сунул его под плащ, чтобы не промочить. Индеец подождал, пока мы все не вошли на территорию владений, после чего запер за нами ворота на ключ. Доберман задрожал, когда мы проходили мимо него, раздираемый противоречиями между послушанием приказу и врожденным кровожадным инстинктом.

— Подай ему руку, Эдвард, — посоветовал Форрест. — Наверное он голоден.

Мы поднялись по каменным ступеням, и индеец ввел нас внутрь передней дверью. Холл был выложен темными дубовыми панелями. Справа темные, вручную вырезанные ступени вели на окруженную галереей лестничную площадку. На стенах висели масляные портреты всех Эвелитов, начиная с Иоски Эвелита от 1665 года, кончая Дугласом Эвелитом от 1947 года. Лица были овальными, серьезными, без всякого следа веселья.

— Прошу на верх, — сказал индеец. — Я возьму вашу одежду.

Мы подали ему свои непромокаемые плащи, которые он повесил на большой уродливой вешалке, после чего мы направились за ним по ступеням, не прикрытыми никакими коврами. Наверху стены были украшены алебардами и копьями, охотничьими ружьями и удивительными металлическими предметами, выглядевшими как орудия пыток. Там стояла и небольшая стеклянная витрина, покрытая непроницаемым слоем пыли, содержащая что-то, крайне напоминающее мумифицированный человеческий череп.

Весь дом провонял плесенью. Воздух был затхл так, как будто лет двадцать не открывались окна. Однако повсюду раздавался какой-то шум, скрип, стук, как будто невидимые люди переходили из комнаты в комнату, открывая и закрывая двери. Хотя здесь не было никого, кроме старого Эвелита, его приемной внучки и индейца-слуги, весь этот шум свидетельствовал о присутствии бесчисленных невидимых обитателей. Однажды мне даже показалось, что я слышу мужской смех.

Индеец провел нас по коридору с полом из лакированных досок в прихожую, скупо меблированную антиками времен Микеланджело. Здесь стоял прекрасный глобус, над камином же висела редкостно неспособно намазюканная картина, представляющая пять или шесть котов с короткой шерстью, на глаз американской породы.

— Мистер Эвелит вскоре примет вас, — заявил индеец и вышел.

— Ну, вот мы и внутри, — заявил Эдвард. — Это уже большое достижение.

— Но это еще не значит, что он позволит нам сунуть нос в свою библиотеку, — напомнил я ему.