Я слушаю эту восьмидесятисемилетнюю старушку, которая плачется о своих многочисленных болячках, и мне очень хочется посоветовать ей просто бросить все и умереть. Сыграть в ящик. Забудьте о зубочистках. Забудьте о жвачке. Больно не будет, клянусь. Наоборот, после смерти ей станет гораздо лучше. Посмотрите на меня, вот что мне хочется ей сказать: мне всего лишь тринадцать, а смерть – это чуть ли не самое лучшее, что со мной приключилось.
И еще я бы ей посоветовала обуть прочные туфли темного цвета на низком каблуке. Перед тем, как дать дуба.
– Вот, это тебе, – слышу я чей-то голос. Рядом со мной стоит Бабетта со своей поддельной сумочкой «Коуч», прямой юбкой и пышной грудью. В одной руке она держит туфли на шпильках. – Взяла у Дианы Вриланд. Надеюсь, они подойдут по размеру.
Бабетта кладет туфли мне на колени.
В наушниках продолжает рыдать старушка из Балтимора.
Туфли из лакированной кожи серебристого цвета, с ремешками на щиколотках, декоративными пряжками в стразах и высоченными каблуками. На таких каблуках мне уже не страшны тараканы. Я никогда не носила подобные туфли, потому что выглядела бы в них слишком взрослой, и тогда моя мама казалась бы СОВСЕМ старой. Дурацкие туфли. Неудобные, непрактичные, слишком нарядные и очень взрослые.
Под жалобный голос старушки, бубнящий в наушниках, я снимаю мокасины и обуваю серебристые туфли.
Да, я прекрасно осознаю, что есть множество веских причин, по которым мне следует вежливо, но твердо отказаться от этих туфель… Но мне они НРАВЯТСЯ. И они мне подходят.
XV
Мы так легко сошлись с Гораном именно потому, что ему так и не дали побыть ребенком, а мне категорически запрещали взрослеть.
За день до церемонии вручения «Оскара» мама отвела меня в салон красоты на бульваре Уилшир, чтобы устроить для нас обеих полномасштабный ударный уход за собой в стиле «мама и дочь проводят день вместе». Пока нам делали мелирование с осветлением, мы сидели, закутавшись в одинаковые халаты из белой махровой ткани, с масками из сонорской глины на лицах, и мама рассказывала, что Горан вырос в одном из тех детских сиротских приютов за железным занавесом, где детишки лежат без внимания и заботы в общих палатах, похожих на темные пещеры, пока не становятся достаточно взрослыми, чтобы голосовать за правящий режим. Или идти в армию по призыву.
Там, в салоне красоты, пока лаосские массажистки, стоя на коленях, счищали омертвевшую кожу с наших стоп, мама рассказывала, что младенцам необходимы объятия и прикосновения, чтобы у них развилось чувство эмпатии и связи с другими людьми. Иначе ребенок вырастет социопатом, лишенным совести и способности любить. Скорее в качестве политической декларации, а не просто для красоты, мы меняем акриловое покрытие на ногтях на руках и ногах. Это одно из самых твердых маминых политических убеждений: если люди так отчаянно стремятся в Соединенные Штаты, переплывают Рио-Гранде, рискуют здоровьем и жизнью только ради возможности собирать овощи с наших грядок и красить нам волосы, значит, пусть собирают и красят. Если целые нации рады возможности мыть полы в наших кухнях, то нельзя им мешать. Это будет уже нарушением базовых прав человека.
В этом вопросе ее позиция тверда и непреклонна. В данный момент нас окружает толпа политических и экономических иммигранток, которые стараются изо всех сил, чтобы соскоблить, удалить воском и выщипать наши несовершенства.