Да, я мертва, у меня больше нет тела, а значит, нет никаких физиологических характеристик, но я все равно начинаю обильно потеть. У меня горят щеки. Зубы стиснуты. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки, напрягаются так, что белеют костяшки пальцев.
Я говорю:
– Да.
– Вы одобряете обязательную молитву в государственных школах?
Да, я хочу попасть на небеса – а кто не хочет? – но все-таки не настолько, чтобы превратиться в законченную скотину.
Что бы я ни ответила, эти крошечные иголочки будут дергаться, словно в припадке, реагируя либо на ложь, либо на чувство вины.
Демон спрашивает:
– Вызывают ли у вас отвращение половые контакты между людьми одного пола?
Я предлагаю вернуться к этому вопросу чуть позже.
Демон говорит:
– Будем считать, что «нет».
На протяжении всей истории богословия, объяснял мне Леонард, представители разных религий спорили о природе спасения, а также о том, как сподобиться святости: посредством добрых деяний или посредством искренней веры? Люди попадают на небеса потому, что они жили праведно и творили добро? Или же они попадают на небеса, потому что это предрешено… потому что они
Я тайком сую руку в карман и скрещиваю пальцы.
Демон спрашивает:
– Возвышается ли человек над всякой тварью земной?
Скрестив пальцы, я говорю:
– Да.
Демон сыплет вопросами:
– Одобряете ли вы браки между людьми разной расовой принадлежности? Допустимо ли существование сионистского государства Израиль?
Его вопросы ставят меня в тупик. Даже при скрещенных пальцах. Парадокс: неужели всеблагой Бог – ярый расист, гомофоб, антисемит и вообще гад, каких мало? Или он проверяет на вшивость меня?
Демон спрашивает:
– Следует ли предоставлять женщинам право занимать государственные посты? Владеть недвижимостью? Управлять транспортным средством?
Время от времени он наклоняется над распечаткой с показаниями полиграфа и делает пометки фломастером.
Мы пришли в головную контору ада, потому что мне надо подать апелляцию. Я рассуждала примерно так… если даже убийцы, осужденные на смертную казнь, десятилетиями сидят в камере смертников, требуя доступа к юридическим библиотекам – и чтобы им предоставили бесплатных государственных адвокатов, – и записывают свои доводы на листочках тупыми мелками или огрызками карандашей, значит, и у меня тоже есть законное право обжаловать собственный вечный приговор.
Тем же тоном, каким кассир в супермаркете спрашивает: «Вам бумажный пакет или пластиковый?» – или сотрудник в каком-нибудь заведении быстро питания: «Какой соус к картофелю?» – демон интересуется:
– А вы сами девственница?
С прошлого Рождества, когда я примерзла руками к двери школьного общежития и была вынуждена содрать верхний слой кожи, мои кисти еще до конца не зажили. Линии у меня на ладонях – линия жизни и линия любви – почти стерлись. Отпечатки пальцев выглядят блеклыми, а новая кожа натянута слишком туго и поэтому очень чувствительная. Мне больно скрещивать пальцы в карманах, но что еще остается? Я сижу, отвечаю на идиотские вопросы, предавая родителей, свой пол и политические убеждения, предавая
Демон спрашивает:
– Вы одобряете нечестивые научные исследования в основе использования эмбриональных стволовых клеток?
Я его поправляю:
–
Демон спрашивает:
– Противоречит ли медикаментозный уход из жизни догмату о всеблагой воле Божьей?
Демон спрашивает:
– Признаете ли вы очевидную истину разумного замысла?
Иголки, ведущие запись, регистрируют каждый удар моего сердца, частоту дыхания, перепады кровяного давления. Демон наблюдает и ждет, когда мое тело предаст меня. Внезапно он спрашивает:
– Вам знакомо агентство Уильяма Морриса?
Невольно расслабив руки, я перестаю скрещивать пальцы, а значит, заканчиваю врать.
– Да… А что?
Демон отрывается от распечатки, улыбается и отвечает:
– Они представляют мои интересы…
XIII