Проклятое призвание

Понимая при этом, что никогда так не смогу – во-первых, в силу опять же природного максимализма, во-вторых, из-за, в общем, равнодушного отношения к материальному, к комфорту. Для Ляськи я была чокнутой творческой подружкой из детства, ну а она для меня – может быть, лучшим образцом материнства, который я знала. Без зацикленности и психозов. Постоянные разговоры на околодетские темы не тянули на зацикленность, потому что мне было с чем сравнить: иных из родивших приятельниц впору было сдавать в психушку, они вообще не были способны ощущать себя иначе как матери. При этом зачастую в отрицательном ключе: я плохая мать, я делаю все неправильно, я не справлюсь, спасите-помогите, ааааа. От таких хотелось бежать как от огня, от них за версту несло каким-то невротическим расстройством, от которого всем окружающим, включая ребенка, думаю, было совсем не хорошо.

Да, Ляська была адекватной. Сравнительно нормальной. Ведь все остальные были еще хуже.

Нет-нет, я ничего не имела в принципе против детей и материнства… Я даже очень хотела детей, только – не сейчас… Когда-нибудь потом. Когда я вырасту.

Когда у меня будет уже много-много сделано, будет имя, всенародная слава, деньги и любимый человек рядом…

Не такой, как Вик.

Не такой, как Дэн.

Не такой, как все те, кого я знаю.

Я понимала, я слишком хорошо понимала, что дети – это навсегда. Дети сокращают пространство выбора до одного-единственного варианта. Я должна буду быть с их отцом, даже если разлюблю его, даже если мы утратим интерес друг к другу… Дети – это так много обязанностей, это такая жуткая, до оскомы ответственность.

Это необходимость быть взрослым, даже если ты к этому совсем не готов.

Даже если тебе этого совсем не хочется.

И поэтому в душе я как-то тихо завидовала Ляське, завидовала тому, как ловко она со всем этим справляется… И понимала, что я, наверное, так не хочу. Еще нет.

Под конец вечера подружка накормила меня куриным супом (где бы я еще могла его поесть?), мы выпили еще по кружечке чайковского, и я побрела домой. В гордом одиночестве.

Пошел дождь, а я как обычно вышла без зонта. И я шла, жадно глотала влажный, пропитанный запахами прелой листвы и автомобильных выхлопов воздух и смотрела по сторонам. По улицам сновали озабоченные прохожие: хмурые лица, серые тени, куча нерешенных задач во взоре. Бодрые пенсионерки, нагруженные пакетами из сетевых магазинов. Подтянутого вида дамы, выгуливающие породистых собак. Неказистые мужички с запахом вчерашнего перегара, тут все понятно: жена достала, на работе начальник орет да и вообще в жизни хорошего мало. И даже школота по пути попадалась усталая: то ли вторая смена, то ли ползут домой после тренировки.

Какой-то парень курил на остановке, и я на мгновение затормозила, приглядываясь. Высокий, стройный, в хорошем пальто, с интересным, умным лицом. Очень аккуратно одетый, что называется «с иголочки», симметричные черты лица, морщинки вокруг глаз. Уже не очень молод… Тридцать шесть или около того… Меня он не замечал, видимо, думал о своем.

Мне пришло в голову, как хорошо было бы нарисовать его вот так: в осенних сумерках, с сигаретой, совсем одного. Это было похоже на рисунки Вика, только он обычно концентрировался на девушках в шарфах и шляпках. У нас у всех свои фетиши.

Наконец парень поймал мой взгляд. Я смущенно улыбнулась и отвела глаза. Нет, красавчик, я не собираюсь знакомиться с тобой, в моей жизни и так все слишком сложно…

Не смотри на меня, я только камера, что ищет удачный кадр, я бинокль, через который глядит вселенная, я та дверь, из которой попадаешь в неизвестность. Я не твоя судьба и даже не подруга на вечер. Я никто.

Не смотри, не смотри. Пройди мимо. Целее будешь.

Позвони мне, позвони.

Р. Рождественский

8. В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ВРЕМЕНИ

Придя домой, я забралась в ванну. После вечерней прогулки под дождем хотелось согреться. Телефон остался в комнате, и вот, выбравшись, я обнаружила пять пропущенных от матери.

Она никогда не звонила один-два раза.

Если ей хотелось меня слышать, она нажимала на кнопку вызова, пока не надоест.

С упорством, достойным лучшего применения.

Вздохнув, я перезвонила. Хотя не хотелось. И что-то внутри, может быть, жизненный опыт, пищало «не надо».

Мать взяла трубку почти сразу.

– О, прорезалась, – прокомментировала она мой звонок. И я внутренне содрогнулась от этого хорошо знакомого, немного ироничного, властного, как будто чуть-чуть манерного голоса. Мне всегда казалось странным, что многие знакомые семьи говорили, что наши голоса похожи – я всегда свой представляла совершенно другим.

И еще страннее было думать о том, что пройдет время, и стану похожа на мать – потому как те же знакомые твердили о нашем сходстве уже сейчас. Себя же я всегда видела совсем другой.

– Смотрела я вчера репортаж с выставки, – продолжала женщина, благодаря которой я появилась на свет. – Почему ты всегда в темном? Ты надень хоть что-нибудь светлое, тебе не пятьдесят лет. Да и туфли ты какие-то выбрала… С открытым носом уже не носят.