Проклятие рода

- Не в правилах нашей Святой церкви расспрашивать о том, что привело человека к Богу, и какое имя он носил до начала своего прямого служения Господу. Человек сам выбирает здесь свой путь, и наша обитель глубоко уважает данный тобою обет молчания, оттого я и прошу лишь выслушать мысли своего настоятеля. О тебе, брат Беннет, мне известно лишь то, что ты прибыл сюда задолго до моего назначения, а я здесь уже шесть лет. Святую Церковь ждут большие перемены, я это предчувствую, это витает в воздухе и если этого не понимают в Риме, то мне остается лишь выразить свое сожаление. Но, заодно и радость, ибо любое испытание посылаемое нам Господом, лишь укрепит истинную веру в него. Сегодня мне удалось спасти от светского суда мальчика, подростка, которого бы я хотел поручить твоим заботам, брат Беннет. – Приор приблизился вплотную к монаху и посмотрел ему в глаза своим пронизывающим взглядом. Но его испытующий взор встретился с таким же пламенным огнем, сверкавшим в глазах монаха. Неожиданно брат Беннет заговорил. Его хриплый голос глухо зазвучал под низкими сводами трапезной:

- Если вы, брат Мартин, приняли такое решение, то я могу объявить об окончании своего обета молчания.

Надо сказать, что даже для невозмутимого и многоопытного настоятеля монастыря услышать голос монаха, давшего обет молчания, и долгие годы сохранявшего его, было подобно грозовым раскатам. Нет, не по высоте звуков, а по их неожиданности. Словно заговорил мертвец, хотя монах, давший подобный обет вечного молчания лишь только тем, что он иногда совершал какие-то движения, позволял отличить себя от застывшей статуи. Первое время, когда отец Мартин только прибыл в этот монастырь, он видел брата Беннета постоянно только на мессах, и порой ему казалось, что этот монах и вовсе не покидает свое молельное место, или стоя часами на коленях или застыв безмолвной статуей, напоминая собой резное изображение Святого Доминика. Когда приор входил в молельный зал, брат Беннет уже присутствовал там, когда приор покидал его, по окончанию мессы, монах оставался. Принимая такое глубокое погружение в веру, тем не менее, настоятель стал привлекать брата Беннета к некоторым работам и по монастырю, в частности поручил ему прислуживать в трапезной, имея тем самым возможность и самому присмотреться к этому монаху. Остальные, а всего в монастыре было двенадцать монахов, включая и самого приора, особого интереса у отца Мартина не вызывали. Чаще всего настоятель общался с экономом, братом Гонорием, словоохотливым и, можно сказать болтливым не в меру, так что порой его длинные речи приходилось прерывать, но зато исправно следившим за всем монастырским хозяйством. Заглядывал отец Мартин в монастырскую аптеку и даже проводил там немало времени в общении с монахами, братьями Филидором и Филиппом, делясь с ними и своими знаниями в области врачевания и обсуждая свойства тех или иных растений. Часто настоятеля видели и в библиотеке монастыря, которая, конечно, не шла ни в какое сравнение с теми собраниями человеческой мудрости, что доводилось отцу Мартину посещать в Европе, но несколько редких рукописей привлекли его интерес. Тем более, что брат Генрих, смотритель библиотеки, показался приору знатоком древних языков, что тоже являлось редкостью и среди средневекового монашества.

Но сейчас, услышав приглушенный и хриповатый голос вечного молчальника, отец Мартин несколько оторопел, но быстро справился с волнением и попросил:

- Поясни мне, брат Беннет, насколько это для тебя возможно. – И жестом предложил сесть.

Они опустились на деревянную лавку рядом друг с другом и настоятель впервые услышал исповедь своего монаха: