Проклятие Гиацинтов

Речь Лариссы стала вовсе уж бессвязной, но Лерон и не пыталась вникать в ее смысл. Одно слово из этой мешанины криков и слез зацепило ее, и не просто зацепило, а словно бы в самое сердце ударило.

Шторм!

— Кто такой Шторм? — тихо спросила она, и что-то такое было в ее тоне, отчего Ларисса мигом прекратила истерику и низким от слез голосом, но сдержанно ответила:

— Это Коржаков. Это его тюремная кличка. Шторм — мой бывший муж. У меня была непростая жизнь, я никогда не была праведницей…

— Что такое — Шторм?! — выкрикнула Лерон, которой меньше всего на свете была интересна жизнь Лариссы, как праведная, так и неправедная.

— У него татуировка вот здесь, на правом предплечье, — показала Ларисса. — Такие синие буквы — Шторм… Лерон! Что с тобой?!

Да ничего особенного. Просто она почувствовала, что сейчас умрет от ужаса. Умрет от воспоминаний…

Тот жаркий день, электричка, набитая народом… несколько мужчин, взявших их с Миккой в кольцо, тыкавшие в них свои ножи, те, которые их… Нет, невозможно вспомнить об этом. И невозможно забыть.

Шторм! Тот человек — да человек ли он?! — насиловавший Микку, а он смог наконец овладеть Лерон…

Это была не случайность. Это была тщательно продуманная встреча! Она вдруг вспомнила слова нотариуса — о том, что Коржаков всеми доступными способами пытался помешать ее браку с Миккой. Пытался, да. Он устроил для них этот позорный кошмар в поезде, надеясь, что Лерон убежит сломя голову от такого мужа. Она и убежала бы, если бы не Ларисса. Тогда он послал к ней Вишневского, чтобы тот сначала поселил в ее душе тревогу, а потом убедил поинтересоваться завещанием. Да, Коржаков любым способом хотел поссорить ее с Лариссой и Миккой, переманить ее на свою сторону. Интересно, а как он рассчитывал строить с ней деловые отношения? Тоже через посредников? Никогда не встречался бы с ней, понимая, что она узнает его, в какой бы обстановке они ни увиделись?

А она узнала бы? Или нет?

Его лицо, это хмурое, агрессивное, недоброе лицо… лицо человека, для которого не существует ничего святого. Лерон так старательно изгоняла его из памяти, но она видела его, видела… Видела — потом.

И вдруг она вспомнила — где. Это Шторма изобразил Жужка на своей картине «Гибель Гиацинта»! Это Шторм поддерживает умирающего юношу! А юноша — сам Жужка…

Лишь только Лерон вспомнила о своей любви, как мигом забыла обо всем остальном: о своей боли, о своем ужасе. И голос Лариссы, которая все это время испуганно тормошила, окликала ее, наконец проник в сознание:

— Лерон! Да что с тобой? Очнись?! Скажи, что с тобой?!

— Погодите, — слабо отмахнулась Лерон. — Ничего со мной. Ничего… Скажите, скажите ради бога, а Жужка — он знаком с этим вашим Штормом? Знаком с Коржаковым?

У Лариссы стало странное выражение лица. И голос звучал так странно…

— Не знаю. Я даже и в мыслях такого не держала, но заподозрила, когда… когда увидела эту мерзкую рожу на той его картине… ты поняла, на какой. Как ни старался он придать Шторму неземную красоту, я узнала этого подонка. Сначала думала, что мне померещилось. Потом вспомнила кое-какие разговоры о том, что у Жужки есть серьезная поддержка в криминальных кругах, отсюда все эти его беспрестанные выставки, шум вокруг них, эта пресса, которая кричит о каждом мазке его кисти, эти зарубежные вояжи… Я спросила впрямую, знает ли он Коржакова. Он не захотел отвечать. Просто буркнул, что это не мое дело. А Микку вообще послал далеко. Я думаю, они знакомы, Жужка и Шторм. И единственное место, где они могли встретиться, — это в тюрьме.

— Где?.. — с трудом проговорила Лерон губами, которые вдруг перестали слушаться.

— На звезде! — грубо ответила Ларисса. — От тюрьмы да от сумы не зарекайся, слышала такое выражение?

Да. Такое выражение она уже слышала…

* * *

Алёна осторожно приподняла щеколду и вошла во двор. Огромный мохнатый пес, который вполне мог без ущерба для здоровья зимовать на полюсе холода, приоткрыл один глаз, но даже не гавкнул, увидев ее. Дело было то ли в жаре, конечно, обессилившей его, то ли в том странном, почти гипнотическом воздействии, которое Алёна производила на собак, особенно больших, страшных, свирепых и умных. То есть всякая пузатая коротконогая мелочь могла ее запросто облаять, но вот такие выдающиеся образцы собачьей породы мигом чуяли в ней высшее существо и отходили на запасные рубежи. Ах, кабы люди вот так же чуяли в ней особу куда более значительную, нежели это могло показаться на первый взгляд!..

Но люди вообще уступают собакам в сообразительности, это еще кто-то из классиков подметил, только Алёне сейчас недосуг было вспоминать, кто именно.

— Привет, — шепотом сказала она псу. — Извини, гладить тебя мне некогда, может, на обратном пути… если время останется.

Или если он вообще будет, этот обратный путь!

Кругом стояла тишина. Ничто не указывало на наличие в доме большого семейства. Впрочем, Алёна предполагала это с самого начала.