Проклятая комната

Филиппус внезапно проснулся, прислушался. Он был уверен, что сквозь сон ему послышался вой. Он потянулся — от неудобной позы в кресле у кровати Франсуа де Шазерона у него онемело тело. Повернув голову к больному, он удостоверился, что тому уже лучше. Дыхание его было ровным, не то, что вчера, и он почти не срыгивал.

После первого осмотра, когда впервые возникла мысль об отравлении, молодой врач регулярно исследовал мочу. Утром она была мутной, но в течение дня постепенно светлела и становилась почти нормальной к вечеру одновременно с улучшением состояния пациента. Тот уже почти не бредил, его меньше тошнило и он даже просил есть. Следующим утром все повторялось, и Филиппус обнаруживал темные пятнышки в углах его губ.

Версия об отравлении подтверждалась: он немало поездил по свету, навидался всяких болезней и научился распознавать их природу. Однако этот случай поставил его в тупик. Цель яда — убивать более или менее быстро, и губительное действие его не превышает двадцати четырех часов. Но здесь было что-то другое. Кто-то явно желал смерти сеньора, поскольку состояние его неумолимо ухудшалось, и тем не менее создавалось впечатление, что его убийце или убийцам мало было просто смерти — нужно было еще продлить агонию, чтобы получить удовольствие от его страданий. Филиппус вздохнул. Он имел дело с очень извращенными типами. И, судя по всему, очень мешал им, потому что с тех пор как объявил о своем намерении круглосуточно дежурить у постели Франсуа де Шазерона, тот, похоже, начал понемногу восстанавливать силы.

«Наверняка тут замешан кто-то из живущих в замке», — подумал Филиппус. Но, как и прежде, в растерянности покачал головой. Это не могла быть Альбери, хотя она и казалась какой-то странной, да к тому же приносила сеньору суп. Он в первый вечер наблюдал за ней. Франсуа был в сознании, когда она поставила перед ним поднос. Так что она не могла незаметно влить или подсыпать чего-нибудь в чашу. Она сделала бы это раньше. Ведь не могла же она знать, что Филиппус врач и что он будет находиться подле Франсуа. Он первым попробовал суп, как только она вышла из комнаты. И ничего не ощутил. Никакого недомогания. Напротив, он превосходно спал ночью, такое редко бывало. И все же утром Франсуа де Шазерона сильно рвало, буквально скручивало кишки, хотя перед уходом Филиппус поставил на ночь охранника у двери. В комнату никто не мог ни войти, ни выйти. Филиппус тщетно ломал голову, очевидность ускользала от него.

И тем не менее в то время как он спал там две ночи подряд, все указывало на то, что состояние больного стабилизировалось — оно не становилось хуже, но и не улучшалось. Он подумал, не навели ли на Франсуа порчу? Поэтому решил завтра же проверить постель. Он поудобнее устроился в кресле, натянул на себя сползшее к ногам одеяло. Посмотрел на камин, разгоревшийся огонь в котором поддерживал в комнате приятное тепло. Толстое полено сгорело всего наполовину, и его должно хватить до утра. Тут-то доктор и услышал вой волчицы. Глаза его сразу метнулись к окну. Несмотря на задернутые шторы, в комнату просачивался тревожный лунный свет. Филиппус содрогнулся. Он хорошо знал волков — достаточно, чтобы его встревожил этот вой. Он мог бы даже поклясться, что в этом вое слышался человеческий стон. Однако, вопреки бытующим в Европе легендам, он твердо знал: оборотней не существует. Как и подобного яда… Озадаченный, он решил не торопить события, пообещав себе не покидать Монгерль, прежде чем не разгадает эту тайну. Даже если это связано с опасностью для жизни.

Альбери упала на снег всеми четырьмя лапами. Она еще была в состоянии раздвоенности между двумя мирами. С уже женского лица на волчью грудь стекал пот, смешанный с кровью. Боль была неописуемой. От женщины будто отрывали часть ее самой, изымали память. Трудно было привыкать к этому, и всякий раз она чувствовала себя еще грязнее. Побежденная и разбитая этой злой силой, она дышала тяжело, словно животное на последнем издыхании. И все-таки она была живой, даже очень, живой до отвращения. На миг она вновь увидела глаза овцы, когда та почувствовала конец. Вкус крови, толчками вытекавшей из разорванного горла, вызвал приступ тошноты. И в этот самый момент ее начало рвать прямо на покрытый снегом обломок скалы. Вопреки логике она надеялась вместе с рвотной массой изрыгнуть из себя жестокую, несущую смерть волчицу. Опустошившись, она на коленях поползла к берегу реки. Зимний холод медленно проникал в нее, но ей не было до него дела. Она даже воспринимала его как старого друга, идущего на помощь после нестерпимого огня, пожиравшего ее рассудок во время превращения.