Проклят и прощен

— Так я вам скажу, что уже два раза пытались испугать лошадей, запряженных в коляску дяди, когда он ехал в Фельзенек, и именно в опаснейшем месте дороги, возле самой реки. А сегодня утром, когда мы ехали верхом мимо водяной мельницы, из засады вылетел увесистый булыжник, брошенный твердой рукой. Если бы лошадь инстинктивно не сделала прыжок в сторону, голова Раймонда была бы размозжена. Вы видите — это в связи с тем, что вы называете «выступлениями». Сегодня камни, а завтра — пули, которые, вероятно, будут более меткими. Здесь каждый крестьянин и, каждый батрак прекрасно умеет обращаться с ружьем.

При этих словах Вильмут побледнел, обычное спокойствие покинуло его; в порыве ужаса он отступил назад и резко и уверенно произнес:

— Вы правы, этому надо положить конец. Я не думал, что ненависть зашла так далеко. Но — эти нападки более не повторятся — даю вам слово.

— Так вы можете положить этому конец? — с горьким упреком сказал Пауль. — И решаетесь на это только ввиду покушения на жизнь?

К Вильмуту уже вернулось обычное самообладание, и его голос прозвучал по-прежнему невозмутимо, когда он ответил:

— Я живу в Верденфельсе уже двадцать лет и лучше могу судить о здешних условиях, нежели вы, живущий здесь всего несколько месяцев. Вам могут казаться возмутительными эта ненависть и вражда народа, но я объясню вам, что так приводится в исполнение приговор человеку, который не хотел подчиниться другому приговору. Не спрашивайте меня, почему я раньше не вмешивался, в противном случае я буду вынужден разоблачить перед вами такие вещи, о которых вы не имеете понятия.

Пауль презрительно рассмеялся.

— Говорите, что угодно. Я знаю нелепую сказку, которую связывают с пожаром Верденфельса. Ее рассказывают в окрестностях довольно громко, она дошла и до моих ушей, но ведь вы не требуете, чтобы я верил ей?

— Я требую, чтобы вы об этом спросили самого барона. Выслушайте сперва его ответ и тогда продолжайте вышучивать «нелепую сказку».

Лицо молодого человека омрачилось, и его голос зазвучал серьезнее, когда он возразил:

— Я знаю, что здесь есть какая-то тяжелая тайна, омрачившая всю жизнь барона и сделавшая его таким, каков он теперь. Но я знаю также, что Раймонд фон Верденфельс не может быть преступником, и тот, кто хочет запятнать его этим подозрением, — лжец. Да, лжец! — повторил он с ударением, когда Вильмут хотел перебить его. — Если нужно будет, я заступлюсь за дядю перед целым светом, мне не надо никаких доказательств, я знаю своего дядю!

В этом заступничестве за честь другого было столько мужества и рыцарского благородства, что даже Вильмут был тронут, и его суровые черты смягчились.

— Такое доверие делает честь вашему сердцу, и я сожалею, что не могу разделить его с вами, поэтому не будем спорить об этом. Могу лишь повторить вам свое обещание: ничто не будет больше угрожать личной безопасности барона. Я положу конец подобным нападкам.

— Если вы так всесильны, ваше преподобие, — сказал Пауль, раздраженный звучавшей в этих словах уверенностью в собственной непогрешимости, — то прежде всего положите конец нелепому ребяческому убеждению, что здешний владелец — колдун, заклинатель бесов, приносящий с собой несчастье и Бог знает, что еще. Все село Верденфельс верит этому, начиная с самого богатого крестьянина и кончая беднейшим поденщиком; это было бы смешно, если бы не было так возмутительно для нашего времени. Одной единственной проповедью со своей кафедры вы могли бы положить конец этому безобразию, но Раймонд безусловно прав, говоря, что суеверие слишком полезно для вас, как воспитательное средство для устрашения вашей паствы, чтобы вы могли от него отказаться!

Вильмут выпрямился во весь рост.

— Вы, кажется забыли, что говорите со священником? Раймонд фон Верденфельс — для вас плохой наставник. От него вы научились этому сопротивлению церкви, от него же вы должны были узнать, к чему ведет отказ церкви в своей благодати. Не вызывайте меня на борьбу, может наступить день, когда мы станем врагами.

Он стоял перед молодым человеком во всеоружии власти священника, требующего полного подчинения от каждого верующего, какого бы он ни был звания. Но ясные глаза Пауля не избегали его взгляда, и его голос зазвучал еще громче, когда он снова заговорил:

— Другими словами, вы угрожаете устроить мне в Бухдорфе такой же ад, как устроили моему дяде в Верденфельсе? Вы хотите и там всех восстановить против меня? Как вы соединяете эти угрозы с обязанностями священника — ваше дело, но наше — защищаться, и мы это сделаем! Я не боюсь духовной розги, как ваши крестьяне, и постараюсь отучить от этого страха крестьян в Бухдорфе. От верденфельцев я отказываюсь — под вашим влиянием они слепы и безвольны. В своем новом родном уголке я позабочусь о просвещении крестьян, потому что вижу теперь особенно ясно, насколько это необходимо. Если вы бросите мне перчатку, я подниму ее, и тогда, может быть, начнется новая война.