Происшествие в Нескучном саду

– Не прогневайся, коли так! – молвил дьяк и сразу иным стал. – Пальцы в рот; засвистал. Из-под полы сабля блеснула. Настежь – ворота; гикнули, ворвались обидчики. Накинули на боярина мешок, скрутили, к лошадям потащили. Повис над двором крик. Зашарили по клетям, стали грабить. Вскочила Аринушка. – Беда! – Проскакали за тыном, – отца и мать связанных повезли.

Закричала, заплакала – никого нет, шумят в доме. Бежит кто-то по саду прямо к ней, траву мнет. Схоронилась за куст – прошел мимо; кинулась огородами. Выбралась на уличку, пошла, плача, сама не зная, – куда.

Уже все Знеглименье прошла. Куда идти дальше?..

Стоит изба курная, слепонько глядит волоковыми окнами. Бабка – чистой гриб – собирала в лукошко рассыпанный крыжовник.

– Куда идешь, дитятко? – И тронула Аринушку за рукав.

Зажалилась та, говорит в слезах;-так-де и так. Покачала старушонка головой.

– Сто лет живу, а о таких не слыхала; али не нашей ты земли? – речь у тебя смутная, не поймешь.

Вдруг затеплились глазки невидные, что божьи коровки красные.

– Ну, раз идти-то некуда, ступай в избу, дитятко, ступай!

Боязливо переступила Аринушка порог, вошла в сени.

Обернулась через плечо на дверь. – Там – визжал стриж, текла, чго мед, заря. Было небо – шелк шаморханской.

3

Собрала старушонка ужинать: ставец штей, битой коровай да ковшик вареного молока. Вскинула на нее Аринушка глаза синесветые, горючие. Села бабка на лавку.

– Ты кушай да слушай, – зашамкала. – Дай-кась, я те слово скажу. Знахарка я, Степанида. Вот и говорю я тебе, девица, будь ты мне заместо дочери (тут. Аринушка заплакала). Не плачь, дитятко, не плачь! Идти тебе некуда. Живи у меня. Знатная из тебя ворожея выйдет.

Опустила Аринушка голову: о житье таком думала ли, гадала? Старушка зажгла лучину, достала из-под лавки, раскрыла берестяной сундук. Вот сухие пауки – зашушукали в ладонях у ней разные растеньица да корневища.

– Гляди, учись, Аринушка, какие травы бывают; тут они у меня все. Вот – колкжа-трава, она меткость пуле дает, держать ее в коровьем пузыре надо… Плакун-траву сорвешь в Иванову ночь – бесы тебя бояться станут. Сон-траву сбирай в мае, когда желто-голубое цветение ее: вещими сны будут… Вот – нечуй-ветер, ее слепцы ртом рвут, – она от смерти на воде сохраняет…

Долго еще говорила знахарка… Ночью той заснула Аринушка – как в ров повалилась. И сквозь сон слышала до зари: сторож колотушкой стучал.

На другой день поутру сказала бабка Арииушке: – Проведала я: гость к нам будет; схоронись за дымником, сиди, не вылазь!.

…Скакал по Занеглименыо Шкурлатов. Всюду-народ. Скрипят качели, девки пляшут; ругаются мужики, не сымая шапок, в церкви входят.

Сдержал коня. – Не признался боярин, где дочь спрятал!..

Въехал к Степаниде на двор. Пошел в избу. Закланялась бабка, затеплились глазки, что божьи коровки красные: – Давно поджидаю, чуяла, что приедешь, соколик; маете твоей сердешной пособить могу.

– Ты почем знаешь? – встрепенулся Шкурлатов.

– По лицу видать, как взошел, видать по лицу. Забыл по што приехал, дело царское из головы вышло.

– Пособи, бабка, пособи!

Засмеялась ворожея – мелко, мелко орешки посыпала: – Счас заговор на любовь скажем. Как звать-то ее?

– Ариной.

Зашептала старушонка в углу, где бревна во мху рублены: – Исполнена есть земля дивности… На море, на окияне, на острове Буяне лежит разжигаемая доска; на ней – тоска…

Сказала заговор. Полез Шкурлатов за кошелем – вспомнил: – Меня к тебе, старая, царь послал. Околдовали царицу, лежит без памяти. Покажи дурной глаз, – пожалована будешь, а не покажешь – учнут тебя мучить, на куски порвут.

Затряслась: – Трудно это мне, соколик, ох, трудно!

– Твое дело, старая; царь велел.

– Ну, авось господь помилует, – спробую.

Приладила противу дымника зеркальный брус, зажгла травяной пучок; заклубилось чадно и с запахом.

– Сиди, – сказала, – доколе не увидишь.

Чихнул Шкурлатов, стал вбрус смотреть…

Сомлела Аринушка в тесноте, сидя за дымником. Заслышала голос потянуло выглянуть. Тут шепнула ей старушонка: – «Глянь-кась в зеркальцо скорёхонько!» – Поднялась Аринушка, увидала лишь стрелецкой кафтан отпихнула ее бабка вспять.

Зашиблась, закликала и тут скарежила ее падная немочь, перекосила. Шумотит старая, глушит Аринушкин стон – гость не услыхал бы! А уж он кричит: – Ведаю ныне, кто царицу сглазил! Приметил я боярина Данилы девку дворовую! Порченая она! Говори, бабка, где сыскать?

Подумала Степанида, пальцем золу поворошила и сказала: – Ввечеру на выгоне, что подле речки, будет тебе стреча.

– Добро! – закричал Шкурлатов и кинулся вон из избы. Отвязал коня, напылил в воротах, вскачь пустился.

Хитро плела козни ведунья старая. – Ушла к недужному на Швивую горку, Аринушке ж наказала на поемном лугу козу пасти.

Взяла хворостинку, погнала козу Аринушка. Дальше, все дальше. Уже далеко изба, далеко. Дошла до речки, до луга поемного. Глядит в воду – себя опознать не может: перекосилось лицо, брови сломались надвое – ничем непособная была болесть.

Холодная была трава. Текла, что мед, заря. Рдело небо – шелк шаморханской.

Два всадника ехали по росе.