Происхождение всех вещей

Первой инстинктивной реакцией Альмы было желание скорее вернуться домой. Но «Белые акры» перестали быть ее домом, и при одной мысли о том, что она войдет в старый особняк и не увидит лица Ханнеке де Гроот, Альма ощутила дурноту. Поэтому она пошла в своей кабинет и написала ответ Пруденс, выискивая в своей душе слова утешения, но находя их с большим трудом. Обратившись к несвойственному ей источнику, Альма процитировала Библию. «Господь недалеко от тех, чье сердце разбито», — написала она. Весь день Альма провела в кабинете, заперев дверь и не помня себя от горя. Она не стала обременять печальными новостями дядю. Он был так рад узнать, что его любимая кормилица Ханнеке де Гроот все еще жива; ей было бы невыносимо поведать ему о ее смерти или о смерти других, дорогих его сердцу людей. Ей не хотелось тревожить этого доброго, жизнерадостного человека.

И всего через две недели Альма порадовалась этому решению: ее дядя Дис подхватил лихорадку, слег и умер в течение одного дня. Это была одна из тех эпидемий, что периодически охватывали Амстердам летом, когда вода в каналах застаивалась и начинала источать зловоние. Еще утром Дис с Альмой и Роджером вместе завтракали, а к следующему утру Диса уже не стало. Альму так сразила эта потеря, последовавшая сразу же за многочисленными другими смертями, что она с трудом держала себя в руках. Ей приходилось прижимать руку к груди — она боялась, что грудная клетка ее раскроется и сердце упадет на землю.

На похороны Диса ван Девендера собралось пол-Амстердама. Гроб от дома на Плантаге-Парклаан до церкви за углом несли четверо его сыновей и двое старших внуков. Невестки и внучки плакали, цепляясь за рукава друг друга; они затянули в свой круг и Альму, и та нашла утешение в тесном общении с родней. Диса все обожали. И все горевали по нему. Мало того, семейный пастор поведал собравшимся, что доктор ван Девендер почти всю свою жизнь втайне занимался благотворительностью, и в толпе оплакивавших его сегодня было немало тех, кому он незаметно помогал и кого даже спас от смерти за эти годы. Это открытие заключало в себе столько иронии — если учесть бесчисленные полуночные споры Альмы и Диса о бескорыстии и соперничестве в мире природы, — что Альме захотелось одновременно и плакать, и смеяться. Хотя дядина анонимная щедрость, безусловно, ставила его высоко в Маймонидовой[62] системе восьми степеней благотворительности, он мог хотя бы сказать племяннице об этом. Как мог он сидеть с ней рядом вечер за вечером, год за годом, разнося в пух и прах само понятие альтруизма, и в то же время неустанно практиковать его тайком от всех? Это заставило Альму поражаться ему. И скучать по нему. Ей хотелось расспросить его об этом, подловить — но его уже не было.

Альме казалось, что она слишком мало знала дядю — времени, проведенного с ним, было совсем недостаточно! Ну почему времени всегда не хватает? Еще вчера он был здесь, а потом, на следующий день, его не стало. Как так может быть?

После похорон старший сын Диса, Элберт, которому теперь предстояло стать директором «Хортуса», понимая ее беспокойство, подошел к Альме и заверил в том, что ее положению и в семье, и ботаническом саду совершенно ничего не грозит.

— Даже не думайте волноваться о будущем, — сказал он. — Мы все хотим, чтобы вы остались с нами.

— Спасибо, Элберт, — сумела выговорить Альма, и они с братом обнялись.

— Я знаю, что вы тоже его любили, и это меня утешает, — ответил Элберт.

Но никто не любил Диса сильнее пса Роджера, которому на тот день было уже не меньше двенадцати лет. С той самой минуты, как Дис внезапно заболел, маленький рыжий песик отказывался вставать с постели хозяина; не пошевелился он и тогда, когда тело унесли. Он лежал на холодной пустой кровати, предавшись скорби, и не шевелился. Отказался он и есть — не поел даже жареных гренок, которые Альма сама ему приготовила и со слезами на глазах попыталась скормить ему с руки. Она старалась утешить пса, но тот отвернулся к стене и закрыл глаза. Тогда она погладила его по голове, заговорила с ним на таитянском и напомнила о его благородных предках, но он, кажется, ее даже не слышал. И через несколько дней Роджера тоже не стало.

* * *

Если бы не черное облако смерти, пронесшееся над Альмой тем летом, до нее, безусловно, дошли бы известия о заседании Лондонского Линнеевского общества 1 июля 1858 года, ведь она так прилежно следила за всеми последними открытиями в области естественной истории и, как правило, читала протоколы самых важных научных заседаний в Европе и Америке. Однако тем летом ее мысли были заняты другим, и ее можно было понять. На ее столе копилась гора непрочитанных альманахов и журналов, а она предавалась скорби. За пещерой мхов тоже нужно было ухаживать, вот времени и не хватало. Она пыталась жить дальше, как делала всегда. Поэтому все и пропустила.