Происхождение всех вещей

Второе, что она заметила, был ее трактат, который дядя Дис держал в правой руке, слегка уперев его в спину Роджера, будто пес был портативным письменным столом.

Третье, что она заметила, — что лицо ее дяди было мокрым от слез. Воротник его рубашки тоже промок. И борода была мокрой насквозь. Его подбородок дрожал, а глаза ужасно покраснели. Он выглядел так, будто плакал часами.

— Дядя Дис! — воскликнула Альма и бросилась к нему. — Что стряслось?

Старик сглотнул и взял ее за руку. Его ладонь была горячей и влажной. Он был очень взволнован и поначалу не мог даже говорить. Он крепко вцепился ей в пальцы и долго не отпускал.

Наконец другой рукой дядя поднял трактат.

— Ох, Альма, — проговорил он, даже не пытаясь утереть слезы. — Благослови тебя Бог, дитя. Ты унаследовала материнский ум.

Глава двадцать девятая

Прошло пять лет.

Для Альмы Уиттакер то были счастливые годы, и почему должно было быть иначе? У нее был дом (дядя тут же велел ей переехать в дом ван Девендеров), семья (четверо сыновей ее дяди, их чудесные жены и целый выводок подрастающих детей), возможность регулярно переписываться с Пруденс и Ханнеке, так и жившими в Филадельфии, и довольно ответственный пост в ботаническом саду «Хортус». Официально она именовалась Curator van Mossen — куратором мхов. Ей выделили собственный кабинет в симпатичном здании всего в двух шагах от резиденции ван Девендеров. Она послала за всеми своими старыми книгами и заметками, хранившимися в каретном флигеле в Филадельфии, и за своим гербарием, и неделя, когда их наконец привезли и она смогла их распаковать, стала для нее настоящим праздником. (На дне одного из сундуков она нашла все свои старые непристойные книги и решила оставить их как напоминание о прошлом, хоть и была уже слишком стара для подобных вещей.)

В «Хортусе» Альме назначили приличное жалованье — первое в ее жизни, — и у нее появился общий с директором отделения микологии и куратором папоротников ассистент (который со временем стал ее близким другом). Она зарекомендовала себя не только как блестящий систематик, но и как чудесная кузина — все ван Девендеры считали ее настоящим приобретением как для «Хортуса», так и для семьи; впрочем, сад и ван Девендеры давно уже слились в одно целое.

Дядя Альмы выделил ей маленький тенистый уголок в большой пальмовой оранжерее и предложил сделать постоянную экспозицию под названием «Пещера мхов». Это было сложное задание, но выполнять его было таким удовольствием! Мхи любили расти лишь там, где появились на свет, и Альме стоило немалого труда создать искусственные условия, со всей точностью повторяющие природные, чтобы ее колонии разрастались в неволе (определенная влажность, правильное сочетание света и тени, особый сорт известняка в качестве субстрата). Однако ей это удалось, и вскоре пещера заполнилась образцами мха со всего света. Работы по поддержанию этой экспозиции ей хватило бы на всю жизнь, ведь пещеру требовалось постоянно опрыскивать (для этого у Альмы были паровые машины), охлаждать при помощи особых стен с теплоизоляцией и никогда не подвергать воздействию прямых солнечных лучей. Приходилось бороться и с агрессивными быстрорастущими мхами, чтобы у более редких и миниатюрных видов тоже была возможности расти. Альма читала о японских монахах, которые ухаживали за своими садами из мха, прореживая их маленькими щипчиками, и вскоре тоже переняла этот метод. Каждое утро ее можно было встретить в пещере мхов, где при свете шахтерского фонаря она кончиками своих тонких стальных щипцов один за другим выдергивала внедрившиеся на чужую территорию растения.

Пещера мхов стала в «Хортусе» местом популярным, но лишь у определенного типа людей — у тех, кого притягивали прохладный сумрак, тишина и размышления. (Другими словами, у тех, кого не интересовали яркие цветы, огромные клумбы с лилиями и толпы шумных людей.) Альма любила сидеть в уголке пещеры и наблюдать за тем, как такие люди попадали в созданный ею мир. Она видела, как они гладят пушистый мох, и их лица разглаживаются, а напряжение уходит. Она понимала этих молчаливых людей.

За эти годы Альма также провела немало времени, работая над своей теорией обусловленных соперничеством мутаций. Ее дядя Дис уговаривал ее напечатать работу с тех самых пор, как прочел ее после приезда Альмы в 1854 году, но Альма и тогда не согласилась, и теперь не соглашалась. Мало того, она запрещала ему обсуждать ее теорию с кем бы то ни было. Ее нежелание публиковаться не вызывало у доброго дядюшки Диса ничего, кроме раздражения, ведь он верил, что теория Альмы не только важна, но и, по-видимому, верна — и потому должна увидеть свет. Он обвинял ее в чрезмерной робости, в нерешительности. И особенно осуждал за то, что ее страшит недовольство религиозных деятелей, которого не миновать, случись ей обнародовать свои идеи о непрерывном творении и трансмутации видов.