Происхождение всех вещей

Стояли тихие, жаркие и безветренные дни. Всех охватила апатия и лень. Роджер вырыл в саду у Альмы яму и, высунув язык, спал в ней почти весь день. Облезлые цыплята выискивали крошки, а не найдя, садились в тени с удрученным видом. Даже банда Хиро, самые неугомонные мальчишки во всем мире, весь день дремали в тени, как старые собаки. Иногда они просыпались, чтобы вяло приняться за какую-нибудь шалость. Хиро раздобыл где-то топорище, привязал к нему веревку и стал долбить по камню, как в гонг. Один из Макеа бил камнем по обручу от старой бочки. Видимо, они пытались играть какую-то мелодию, но Альме ее звуки казались тоскливыми. Весь Таити стал унылым, остров как будто устал.

Во времена ее отца остров пылал огнями битв и любовных сражений. На этом самом пляже прекрасные юные таитяне и таитянки устраивали вокруг костров такие непристойные пляски, что Генри Уиттакер, тогда еще несведущий юнец, отворачивал голову в страхе и тревоге. Теперь же здесь царила скука. Миссионеры, французы и матросы с китобойных судов загасили огонь Таити своими проповедями, бюрократией и болезнями. Все великие воины умерли. Остались лишь их обленившиеся дети, подолгу дремавшие в тени и иногда размахивающие топорищами и обручами, что едва ли можно было счесть за полноценное развлечение. Свою энергию им было некуда больше применить.

Альма продолжала искать Мальчика. Одна или в компании Роджера и безымянного тощего пони, она забредала все дальше и дальше, наведываясь в маленькие деревушки и поселки, раскинувшиеся вдоль побережья острова в обе стороны от залива Матавай. Там ей встречались самые разные мальчики и юноши. Были среди них настоящие красавцы с благородными чертами лица, которыми так восхищались первые европейцы на Таити, но были и юноши с сильно покалеченными слоновьей болезнью ногами, и мальчишки с гноящимися глазами — последствия венерических болезней их матерей. Она видела детей, чей позвоночник был искривлен костным туберкулезом; юношей, которые могли бы стать красавцами, если бы их лица не были изувечены оспой. Натыкалась на почти заброшенные деревни, опустошенные годами эпидемий. Встречала другие миссионерские поселки, где действительно царили куда более строгие порядки, чем в заливе Матавай. Иногда она даже посещала службы в этих других миссиях, где никто не пел на таитянском, а все выпевали знакомые ей пресвитерианские гимны с сильным акцентом. Но среди прихожан этих церквей она так и не встретила Мальчика. По пути ей попадались уставшие рабочие, заплутавшие странники и молчаливые рыбаки. Однажды она увидела очень дряхлого старика, который сидел на раскаленном солнце и играл на таитянской флейте традиционным способом — дул в нее из одной ноздри; при этом он издавал звук столь меланхоличный, что у Альмы в груди заныло от ностальгии по дому, — но Мальчика она так и не встретила.

Поиски были бесплодными, сбор сведений ни к чему не приводил, но каждый раз Альма радовалась возвращению в залив Матавай. Жизнь в поселке стала ей привычна. Она всегда соглашалась, когда преподобный Уэллс звал ее сплавать в коралловый сад на своем крошечном, шатком каноэ. Альма поняла, что для него коралловые заросли — нечто вроде ее валунов с мхом в «Белых акрах»: нечто очень интересное и растущее так медленно, что его можно изучать годами, — и так провести десятилетия, не погрузившись в пучину отчаяния. Ей очень нравились разговоры, которые они с преподобным Уэллсом вели там, на рифе. Он попросил сестру Ману изготовить Альме сандалии для хождения по рифу, такие же, как у него самого, из крепко связанных вместе веток пандана, чтобы можно было ступать по острым кораллам на мелководье и не ранить ноги. Преподобный Уэллс показал ей губки, анемоны и кораллы, яркостью не уступающие цирковым артистам, — все увлекательные красоты мелких прозрачных тропических вод. Сообщил ей названия разноцветных рыб и рассказал много историй о Таити. О ее собственной жизни он Альму никогда не расспрашивал. И она была рада — пришлось бы ему снова лгать.

Альма также полюбила маленькую церковь в заливе Матавай. Здание церкви не было красивым (на острове Альме встречались церкви куда более великолепные), но всегда, будь то утром или вечером, она неизменно радовалась, войдя в эту неприметную постройку и услышав восемнадцать таитянских голосов, сплетающихся в хор, или увидев преподобного Уэллса, молча склонившего голову в молитве, или слушая короткие, эмоциональные и изобретательные проповеди сестры Ману.

— Мудрые предки никогда не говорили нам, что живой душой обладаем мы! — взывала к прихожанам сестра Ману. — Но брат Уэллс рассказал нам о том, что у нас есть живая душа! Раньше мы жили в темном доме, а теперь живем в светлом доме!

— В светлом доме! — повторили прихожане.

— Аминь! — воскликнула сестра Ману.

— Аминь! — повторили прихожане, и очередная служба подошла к концу.

Ах, если бы все церкви были такими, подумала Альма!