Происхождение всех вещей

С этим звуком Амброуз словно очнулся. Он ахнул и выдернул руку у нее изо рта. Поспешно сел, сильно расплескав воду, и прикрыл гениталии обеими руками. Он выглядел так, будто готов был умереть от страха.

— Прошу тебя… — промолвила она.

Они смотрели друг на друга, как женщина и вторгшийся в женскую спальню мужчина, только она была разбойником, а он — напуганной до смерти жертвой. Он смотрел на нее как на незнакомца, приставившего к его горлу нож, как будто она намеревалась использовать его для самых чудовищных извращений, а затем отрубить ему голову, вырезать внутренности и сожрать его сердце, насадив его на длинную вилку с заостренными зубцами.

И Альма отступила. А что еще ей было делать? Она встала и медленно вышла из ванной, аккуратно закрыв за собой дверь. Оделась. Спустилась вниз. Она была так измучена, что не понимала, как все еще жива.

Ханнеке де Гроот выметала углы в гостиной. Там Альма ее и нашла. Сдавленным голосом она попросила домоправительницу подготовить в восточном крыле гостевую комнату для мистера Пайка, который отныне будет спать там — по крайней мере, до тех пор, пока не будут приняты дальнейшие меры.

— Waarom? — спросила Ханнеке.

Но Альма не могла сказать ей почему. Ей хотелось броситься Ханнеке в объятия и разрыдаться, но она сдержалась.

— Что ж, старой женщине и спросить нельзя? — вымолвила Ханнеке.

— Сообщи, пожалуйста, мистеру Пайку о новом положении дел, — сказала Альма, уходя. — Сама я не могу ему сказать.

* * *

В ту ночь Альма спала на своем диване во флигеле и ужинать не стала. Ей вспомнился Гиппократ, веривший в то, что сердечные желудочки качают не кровь, а воздух. Он считал сердце продолжением легких, своего рода огромными мышечными мехами, раздувающими очаг в теле. Сегодня Альме казалось, что это правда. Она ощущала в груди сильный порывистый, завывающий ветер. Ее сердцу точно не хватало воздуха. Что до ее легких, те будто наполнились кровью. С каждым вздохом она тонула. От ощущения, что она тонет, было не избавиться. Ей казалось, что она сходит с ума. Она чувствовала себя невменяемой малюткой Реттой Сноу, которая тоже спала на этом диване, когда мир становился для нее слишком страшным.

Утром Амброуз пришел ее искать. Он был бледен, лицо его исказилось от боли. Он пришел, сел рядом с ней и потянулся, чтобы взять ее за руки. Она оттолкнула его. Он долго смотрел на нее молча.

— Если ты пытаешься сказать мне что-то телепатически, Амброуз, — наконец проговорила она дрожащим от ярости голосом, — я тебя не слышу. Говори со мной прямо. Окажи мне такую любезность.

— Прости меня, — сказал он.

— Ты должен сказать, за что мне нужно тебя простить.

Ему было трудно говорить.

— Этот брак… — начал он… и не смог подобрать слов.

Она глухо рассмеялась:

— Что это за брак, Амброуз, если он лишен простых удовольствий, которых по праву ожидают любые муж и жена?

Он кивнул. Он выглядел как человек, потерявший всякую надежду.

— Ты обманул меня, — проговорила она.

— Но мне казалось, мы поняли друг друга.

— Казалось? Что тебе казалось, мы поняли? Скажи прямо: чего ты ожидал от этого брака?

Он искал ответ.

— Я думал, это будет взаимообмен, — наконец произнес он.

— Взаимообмен чем?

— Любовью. Идеями и утешением.

— Я тоже так думала, Амброуз. Но предполагала, что мы станем обмениваться еще кое-чем. Если ты хотел жить, как шекеры,[47] что ж тогда не сбежал и не вступил в их ряды?

Он смотрел на нее в растерянности. Он не знал, кто такие шекеры. Господи Иисусе, сколько же всего не знал этот молодой мужчина!

— Давай не будем спорить, Альма, и ссориться друг с другом, — взмолился он.

— Все дело в той девушке, которая умерла… Ты ее хочешь?

И снова на лице его отобразилась растерянность.

— Покойная девушка, Амброуз, — повторила она. — Та, о которой поведала мне твоя мать. Та, что умерла в Фрамингеме много лет назад. Девушка, которую ты любил.

Теперь он был вконец озадачен:

— Ты говорила с моей матерью?

— Она мне написала. И рассказала о той девушке — твоей истинной любви.

— Моя мать написала тебе? О Джулии? — Лицо Амброуза было полно изумления. — Но я никогда не любил Джулию, Альма. Она была милым ребенком и подругой моей юности, но я ее никогда не любил. Моей матери, возможно, хотелось, чтобы я был в нее влюблен, так как Джулия была из хорошей семьи, но для меня она была не более чем просто соседкой. Мы вместе рисовали цветы. У нее был талант. Она умерла, когда ей было четырнадцать. Все эти годы я почти о ней не вспоминал. Почему сейчас мы говорим о Джулии?

— Почему ты не можешь полюбить меня? — спросила Альма. Ей было ненавистно слышать в своем голосе отчаяние.

— Я люблю тебя больше всего на свете, — ответил Амброуз не менее отчаянно.