Амброуз казался таким довольным ситуацией с их браком, что Альма решила, будто сходит с ума. Ей хотелось растерзать его на части, но ему было достаточно лишь целовать один квадратик кожи под костяшкой среднего пальца ее левой руки. Может, она неверно представляла себе природу супружества? Или это какая-то уловка? В ней было достаточно от Генри, и одна мысль о том, что ее пытаются одурачить, выводила ее из себя. Но потом она смотрела Амброузу в лицо — а более неподходящее мошеннику лицо трудно было представить, — и ярость ее снова сменялась недоумением.
В начале октября филадельфийцы наслаждались последними днями бабьего лета. По утрам их встречало царственное великолепие прохладного воздуха и синих небес, дни были теплыми и солнечными. Амброуз был озарен вдохновением, как никогда, и каждое утро вскакивал с кровати, словно его выстрелили из пушки. Его стараниями в орхидейной зацвел редкий эридес душистый. Этот цветок Генри вывез много лет назад из предгорьев Гималаев, и он ни разу не дал ни одного бутона. Но недавно Амброуз достал орхидею из горшка, стоявшего на земле, и подвесил ее высоко на потолочные балки в солнечном месте, поместив в корзину из коры и мха, который постоянно смачивал. И вот внезапно, как вспышка, орхидея расцвела. Генри был в восторге. Амброуз был в восторге. Он зарисовывал цветок со всех сторон. Эридесу предстояло стать гордостью коллекции «Белых акров».
— Если любишь что-то достаточно сильно, рано или поздно оно раскроет все свои секреты, — сказал Амброуз Альме.
Спроси кто ее мнения, она бы возразила. Едва ли можно было любить кого-нибудь так сильно, как она любила Амброуза, и вместе с тем он не спешил раскрывать ей свои секреты. К неудовольствию своему, она поняла, что завидует его успеху с эридесом душистым. Она завидовала и самому цветку, и заботе, которой ее муж его окружил. Она никак не могла сосредоточиться на своей работе, зато Амброуз благоденствовал в своей. Ей стало неприятно его присутствие в каретном флигеле. Почему он все время ей мешает? Его типографский станок слишком громыхал и пах горячими чернилами. Альма больше не могла этого выносить. Ей казалось, будто она гниет заживо. Она стала раздражительной, и ей стало трудно сдерживать свои эмоции. Однажды она проходила мимо огорода и наткнулась на молодого рабочего, который уселся на лопату и лениво ковырял большой палец. Она его и раньше видела, этого ковыряку. Он куда чаще рассиживал на лопате, чем копал.
— Тебя зовут Роберт, верно? — спросила Альма, приближаясь к нему с дружеской улыбкой.
— Он самый, — подтвердил рабочий, глядя на нее со спокойной беспечностью.
— И какое сегодня у тебя задание, Роберт?
— Перекопать эту трухлявую старую гороховую грядку, мэм.
— И когда же ты планируешь этим заняться, Роберт? — спросила она, угрожающе понизив голос.
— Видите ли, мэм, я посадил занозу…
Альма нависла над ним так, что его крошечная фигурка оказалась целиком в ее тени. Схватив его за ворот, она подняла его над землей на целый фут, встряхнув, как мешок с сеном, и заорала прямо ему в лицо:
— А НУ ВОЗВРАЩАЙСЯ К РАБОТЕ, НИКЧЕМНЫЙ МАЛЕНЬКИЙ ДУРЕНЬ, ПОКА Я ТЕБЕ ЭТОЙ ЛОПАТОЙ ЯЙЦА НЕ ОТТЯПАЛА!
С этими словами она швырнула рабочего на землю. Он сильно ударился. Вскочил испуганно, как кролик, и тут же принялся отчаянно копать грядки где придется. Альма же ушла и сразу о нем позабыла.
Возможно ли, подумала она, встряхивая плечами, чтобы расслабить мышцы, что Амброуз попросту