Уже тогда выяснилось, что таможенные пошлины, хошь не хошь, с трудом остаются чисто внутренним делом государства. Во второй книге «Иудейской войны» Фейхтвангера бывший вождь восставших иудеев, до восстания и после него – обычный помещик средней руки Иоанн Гисхальский, неожиданно вмешивается в спор еврейских интеллектуалов о причинах внезапно возникшей вражды Яхве с Юпитером и излагает свою версию, по которой, если бы не разорительные римские таможенные пошлины на иудейское вино и оливковое масло, Яхве с Юпитером еще много лет души бы друг в друге не чаяли. Интеллектуалы смешались и так ничего толкового и не возразили.
А в наших краях эту процедуру еще при Володимере Святом почему-то считали истязанием и называли прохождение таможни совершенно тем же словом – мытарство. В украинском языке так и осталось – «мыто», «мытныця». Русский же язык обязан словом «таможня» татаро-монгольскому игу, «тамга» – в частности, и ордынский знак уплаты требуемого побора.
С распадом Римской империи и разделом Европы на мелкие независимые владения у таможенников, что нам особенно понятно, начался золотой век. Им мы обязаны многим – даже популярной пословицей «что с воза упало, то пропало». По тогдашним правовым нормам любой товар, упавший на землю, купец не имел права поднимать – он становился собственностью феодала, которому принадлежала эта земля. А если ломалась телега и ее ось касалась земли, по «праву дороги» собственностью феодала становился весь товар с этой телеги. Милый родственничек «права дороги» – «береговое право» – отдавал феодалу весь груз выброшенного штормом на принадлежащий ему берег судна. В общем, вся интеграция средневековых государств шла под знаменем борьбы с этими «правами».
Поскольку не брать налогов так же невыгодно, как брать налог в 100 % (и там, и там доход нулевой), любой одолевший первый курс технического вуза с помощью теоремы Вейерштраса докажет, что есть некий оптимальный уровень налогообложения, при котором доход государства максимален. Еще Джонатан Свифт, оказывается, после введения людоедских таможенных тарифов на вино и шелк предупреждал английских экономистов о своеобразной таблице умножения, в которой «дважды два вовсе не означает, что окажется обязательно четыре, вполне можно при этом получить единицу». Правительство оказалось глухо к этим предупреждениям, а в результате его доходы резко упали, поскольку при повышении таможенных пошлин резко сокращается объем торговли. Чему же учит нас история? Разве что тому, что история ничему не учит…
Когда все малость устоялось, всплыли проблемы второстепенные – например, как создать всеобъемлющие таможенные тарифы, которые не допускали бы двойного толкования. А то когда египтолог Гастон Масперо привез во Францию мумию некого фараона, таможенник не нашел в своих справочниках размера пошлины на мумии и подобрал наиболее близкий, по его мнению, товар, взяв за мумию пошлину, как за сушеную рыбу. No comment…
Изобретательность французского коллеги великого живописца Анри де Руссо (он тоже был таможенником) не всегда достигалась его коллегами даже в соседних странах. Как-то раз французcкий физик Гей-Люccак выписал из Германии партию тонкостенных стеклянных трубок. Однако немецкая таможня за вывоз изделий из стекла наложила на посылку неподъемную пошлину. Выход нашел сам Алекcандр Гумбольдт – запаял трубки и написал на посылке: «Осторожно! Немецкий воздух!». За воздух пошлины не берут, за упаковку – тем более. Нехорошо, конечно, увертки какие-то… А что прикажете делать с бдительным американским таможенником, который, услышав фразу «Смотрите, вот Шаляпин, у него золотое горло!», погнал Федора Ивановича на рентген?