Прогулки одинокого мечтателя

Именно это, естественно, и случилось со мною, когда, сжавшись от отчаянья, сердце мое стягивало и сосредоточивало все свои движенья вокруг себя самого, чтобы сохранить остаток тепла, готовый улетучиться и погаснуть в том изнеможении, в какое я постепенно впадал. Я лениво блуждал по лесам и горам, не смея мыслить из боязни разжечь свои страданья. Воображение, уклоняясь от предметов мучительных, позволяло чувствам отдаваться легким, но милым впечатленьям от окружающих предметов. Взгляд беспрестанно переходил с одного из них на другой, и, конечно, среди столь великого разнообразия находились такие, которые сильней его привлекали и дольше задерживали.

Я пристрастился к этому развлеченью, отрадному для глаз, которое доставляет несчастному отдых, забаву, рассеянье ума и позволяет ему не чувствовать своих горестей. Характер предметов много способствует этому и все делает соблазнительной приманкой. Сладкие запахи, яркие краски, самые изящные формы словно наперерыв оспаривают друг у друга право приковать к себе наше внимание. Нужно только любить наслажденье, чтобы отдаваться столь приятным ощущеньям; и если впечатление это воспринимается не всеми, на кого воздействует, то у иных это происходит из-за отсутствия природной чувствительности, а у большинства потому, что ум их, слишком занятый другими мыслями, лишь украдкой отдается предметам, поражающим их чувства.

Еще одно обстоятельство является причиной того, что внимание людей, обладающих вкусом, проходит мимо растительного царства: это привычка искать в растениях только лекарства и врачебные средства. Теофраст[21] подходил к делу иначе, и этого философа можно считать единственным ботаником древности; правда, он у нас почти совершенно неизвестен; но по вине великого составителя рецептов, некоего Диоскорида[22], и его комментаторов медицина до такой степени завладела растениями, превращаемыми в сырье для аптекарских снадобий, что в них видят только то, чего в них не видно,— то есть предполагаемые качества, которые каждому встречному и поперечному вздумается им приписать. Не понимают того, что мир растений может заслуживать некоторого внимания сам по себе. Люди, проводящие жизнь в коллекционировании раковин, смеются над ботаникой, как над занятием бесполезным, если к нему не добавлено изучения так называемых свойств растений,— то есть если в нем не отброшены наблюдения над природой, которая не лжет и которая не говорит нам ничего об этом, и доверие не отдано исключительно авторитету людей, которые лгут и утверждают много такого, в чем приходится верить им на слово, хотя сами они чаще всего тоже основываются на чужом авторитете. Остановитесь на пестром лугу и начните рассматривать один за другим цветы, которыми он усеян; увидев это, вас примут за лекарского помощника и станут просить у вас трав от лишаев у детей, от чесотки у взрослых или от сапа у лошадей.

Этот отвратительный предрассудок отчасти, уничтожен в других странах, особенно в Англии, благодаря Линнею, который отчасти вытащил ботанику из школ для фармацевтов, чтобы передать ее естествознанию и хозяйственным потребностям. Но во Франции, где занятия ботаникой не так сильно распространились среди светских людей, в этой области по-прежнему царит такое невежество, что один парижский умник, увидев в Лондоне ботанический сад, полный деревьев и редких растений, вместо всяких похвал воскликнул: «Вот славный огород лекарственных трав!» С этой точки зрения первым лекарем был Адам; потому что трудно представить себе сад, где было бы представлено больше разнообразных растений, чем в Эдеме.