Прогулки одинокого мечтателя

Сегодня, в вербное воскресенье[34], исполнилось ровно пятьдесят лет с того дня, как я впервые встретился с г-жой де Варане. Ей было тогда двадцать восемь лет: она родилась вместе с веком. Мне еще не было семнадцати, и моя пробуждающаяся чувственность, о которой я пока сам не знал, сообщала новый жар сердцу, от природы полному жизни. Если было не удивительно, что она отнеслась благосклонно к юноше живому, но тихому и скромному, наружности довольно приятной, то еще менее удивительно было то, что женщина очаровательная, полная ума и грации, вызвала во мне вместе с благодарностью чувства более нежные, чем я сам умел понять? Но менее обычно то, что это первое мгновенье встречи решило мою участь на всю жизнь и, посредством неустранимого сцепленья обстоятельств, предопределило всю мою судьбу до конца дней. Душа моя, самые драгоценные способности которой еще не успели развиться, не имела тогда сколько-нибудь определенной формы. Она ждала в каком-то нетерпенье того мига, который должен был дать ей эту форму, но миг этот, хоть и ускоренный этой встречей, все же наступил не так быстро; и при той простоте души, которую мне сообщило воспитанье, для меня надолго сохранилось восхитительное, но обычно быстролетное состоянье, когда любовь и невинность живут в одном сердце. Она меня отдалила. Все звало меня обратно к ней. И я вернулся. Это возвращенье определило мою судьбу, и еще задолго до того, как она стала моей, я жил только ею и для нее. Ах, если б ее сердцу было довольно одного меня, как моему было довольно ее одной! Какие тихие, восхитительные дни потекли бы для нас вдвоем! Мы знали такие дни, но как они были коротки и быстротечны и какая участь сменила их! Не проходит дня, чтоб я не вспоминал с восторгом и умиленьем это неповторимое и короткое время моей жизни, когда я во всем был самим собой, без примеси и без помех, и о котором действительно могу сказать, что тогда я жил. Я могу сказать почти как тот начальник преторианцев, который, впав в немилость у Веспасиана, отправился мирно доживать свой век в деревню: «Семьдесят лет провел я на земле, а жил только семь». Без этого короткого, но драгоценного периода я, быть может, так и не узнал бы себя, потому что во всю остальную свою жизнь, покладистый и уступчивый, я был до такой степени волнуем, колеблем, терзаем чужими страстями, что, будучи почти бездейственным в такой бурной жизни, с трудом разобрал бы, что в моем собственном поведении действительно моего,— настолько жестокая необходимость не переставая угнетала меня. Но в те немногие годы, любимый женщиной, полной снисходительности и нежности, я делал, что хотел, был тем, чем хотел быть, и благодаря тому употребленью, которое дал своим досугам, поддержанный ее наставленьями и примером, я сумел придать своей еще простой и нетронутой душе наиболее подходящую ей форму, которую она сохранила навсегда. Склонность к одиночеству и созерцанию родилась в моем сердце вместе с доверчивыми и нежными чувствами, созданными для того, чтобы ее питать. Сутолока и шум подавляют и душат их, мир и покой оживляют их и возбуждают. Мне нужно уйти в себя, чтобы любить. Я уговорил маменьку поселиться в деревне. Уединенный дом на склоне холма был нашим приютом, и там, в пределах четырех-пяти лет, я насладился целым веком жизни и счастья, чистым и полным, скрашивающим своим очарованьем все, что есть ужасного в моем теперешнем положенье. Мне нужна была подруга по сердцу — я имел ее. Я желал жить в деревне — я достиг этого. Я не мог вынести принужденья — я был совершенно свободен, и даже лучше, чем свободен, потому что, принуждаемый только своей привязанностью, я делал лишь то, что хотел делать. Все мое время было заполнено нежными заботами или сельскими занятиями. Я ничего не желал, кроме продолженья столь сладостного состоянья; единственным моим страданьем было опасенье, что оно недолго продлится; и опасенье это, порождаемое стесненностью наших обстоятельств, было не лишено оснований. С тех пор я стал мечтать о каком-нибудь занятии, которое отвлекло бы меня от этой тревоги и вместе с тем оказалось средством предотвратить нищету. Я придумал, что мне надо развивать в себе таланты «впрок», вообразив, что это верное средство против нищеты, и решил употребить на это свои досуги, надеясь, что стану когда-нибудь способным оказать лучшей из женщин ту помощь, которую получал от нее...