Прогулка заграницей

Гансъ, — Такъ слушай же. Люди отвернулись отъ меня, и я ушелъ отъ нихъ. Одинокій бродилъ я по лсу призывая смерть, но она не шла ко мн. Я питался кореньями, изъ которыхъ выбиралъ самые горькіе. И вотъ, три дня тому назадъ, копаясь въ земл, я открылъ рудники навозу! Я нашелъ цлую голконду, неисчерпаемую Бонанзу самаго лучшаго навозу! Теперь я могу купить васъ всхъ и все-таки у меня останутся еще цлыя горы! Ага, теперь ты началъ улыбаться! (Общее смятеніе). Происходить осмотръ образчика руды, Старый Гуссъ, восторженно: «Разбуди ее, растолкай же ее, благородный юноша; она твоя!» Свадьба сейчасъ же совершается. Бухгалтеръ возвращается въ свою контору къ своимъ книгамъ. Павелъ Гохъ отправляется на вислицу. Обладатель Бонанзы Чернаго лса достигаетъ преклонныхъ лтъ и наслаждается любовью своей жены и 27-ми дтей, возбуждая всеобщую зависть.

Какъ-то разъ мы завтракали отварною форелью въ маленькой деревушк (Оттедхофенъ) въ таверн подъ вывской «Земедльческая». Посл завтрака мы перешли отдыхать и курить въ общій залъ, гд и застали цлое общество чернолсской знати, человкъ восемь или девять, сидящихъ за отдльнымъ столомъ. Это было общее собраніе мстнаго округа въ полномъ состав, собравшееся сюда съ 8-ми часовъ утра для выбора новаго члена; покончивши дло, они уже четыре часа пьютъ пиво за счетъ новоизбраннаго. Все это былъ народъ пожилой, лтъ подъ 50 или 60, съ важнымъ выраженіемъ добродушнаго лица, одтый въ костюмы, хорошо намъ знакомые изъ описаній Шварцвальда, въ широкія, съ круглой тульею, черныя фетровыя шляпы съ приподнятыми полями; длинные красные жилеты съ большими металлическими пуговицами, сюртуки чернаго альпака съ тальей гд-то между плечами. Не слышно было ни рчей, ни шума, шелъ только тихій, степенный разговоръ; совтъ потихоньку, не торопясь, но врно и основательно наливался пивомъ, сохраняя степенность и внушительность, какъ и подобаетъ людямъ съ положеніемъ, людямъ вліятельнымъ, людямъ навоза.

Посл полудня, несмотря на порядочную жару, мы потянулись дале, шли мы берегомъ шумливой рчки съ чистою и прозрачною водою, мимо фермъ, водяныхъ мельницъ и нескончаемаго ряда крестовъ, изваяній святыхъ и мадоннъ. Эти кресты и изображенія ставятся здсь въ память умершихъ ихъ родственниками и друзьями; они стоятъ почти на такомъ разстояніи другъ отъ друга, какъ телеграфные столбы въ нкоторыхъ странахъ.

Мы шли по прозжей дорог, при чемъ насъ преслдовало обычное наше счастье; все время мы двигались по самому солнопеку, видя передъ собой тнистые участки дороги; но прежде чмъ мы добирались до нихъ, тнь уходила все дальше и дальше. Вообще за все время нашего странствованія намъ рдко когда удавалось пройти мстечко, которое могло бы дать тнь именно въ ту пору дня, когда оно дйствительно затнено. На этотъ разъ, было какъ-то особенно жарко; единственнымъ утшеніемъ, если только это могло быть утшеніемъ, былъ тотъ неоспоримый фактъ, что крестьянамъ, работавшимъ надъ нашими головами, до крутымъ гордымъ склонамъ, было еще хуже, чмъ намъ. Наконецъ, и намъ стало не въ моготу отъ этого нестерпимаго жара и блеска; мы перепрыгнули ровъ и вошли въ глубокій сумракъ лса, съ намреніемъ отыскать то, что въ путеводител названо «старой дорогой».

Мы скоро нашли эту старую дорогу, и случайно оказалось, что она та самая, которую намъ было надо; однако же, мы шли до ней въ увренности, что мы заплутались, а разъ мы такъ думали, то, понятно, и спшить намъ было не для чего. Мы и не спшили. Поминутно растягиваясь на мягкомъ моховомъ лож, мы предавались отдыху, наслаждаясь тишиной и прохладой лсного уголка. Здсь мы были совершенно одни, а на прозжей дорог, которую мы только-что оставили, кипла сутолока: тянулись телги, шли школьники, крестьяне и цлые отряды студентовъ чуть не со всей Германіи.