Прогулка среди могил

— Если говорить серьезно? Нет, конечно, нет. Я мог бы покупать и продавать все что угодно. Не знаю, мой старик немного сдвинулся на этой истории с финикийцами, но наш народ и в самом деле торгует по всему свету. Когда я бросил колледж, я отправился путешествовать. Стал объезжать родственников. Ливанцы живут по всему свету, старина. У меня есть тетка и дядя в Юкатане, двоюродные братья по всей Центральной и Южной Америке. Я поехал в Африку — кое-какая родня с материнской стороны живет в стране, которая называется Того. Я никогда о ней и не слыхал, пока не попал туда. Эта родня торгует валютой на черном рынке в Ломе — в столице Того. У них там офис в центре. Ничего похожего на вестибюль, и надо подниматься по лестнице, но все делается почти в открытую. Целый день люди приходят менять деньги — доллары, фунты, франки, чеки. И золото — они покупают и продают золото, взвешивают его и назначают цену. У них там стоит такой длинный стол, и за этим столом деньги целый день переходят из рук в руки. Я и не представлял себе, сколько денег у них в обороте. Я тогда по молодости никогда еще не видел много наличных, а тут сразу целые тонны. Понимаете, они получают всего не то один, не то два процента, но оборот огромный. А живут в целом огороженном квартале на краю города. В большом квартале, чтобы там могли жить и все слуги. Я был мальчишка с Берген-стрит, вырос в одной комнате с братом, а тут у моих двоюродных братьев чуть ли не по пять слуг на каждого члена семьи. Включая детей. Я не преувеличиваю. Сначала мне было не по себе, я думал, что это уж слишком, но потом мне объяснили. Если ты богат, на тебе лежит обязанность нанимать много людей. Тогда ты создаешь рабочие места, делаешь что-то полезное для народа. «Оставайся у нас», — говорили они. Хотели взять меня в свое дело. Если мне не понравится Того, у них есть родственники, которые занимаются тем же самым в Мали. «Но в Того уютнее», — говорили они.

— И вы еще можете туда поехать?

— Такие вещи надо делать, когда тебе двадцать лет, — начинать новую жизнь в другой стране.

— А сколько вам сейчас — тридцать два?

— Тридцать три. Поздновато начинать с нуля.

— Но, может быть, вам не придется начинать мальчиком на побегушках.

Он пожал плечами.

— Самое интересное, что мы с Франсиной об этом говорили. Она не захотела, потому что боялась черных. Ей становилось страшно при одной мысли, что мы окажемся среди горсточки белых, которые живут в черной стране. А вдруг черные вздумают захватить власть, и все такое прочее? Я говорил — что там захватывать? Это же их страна, она и так им принадлежит. Но она никак не могла спокойно об этом говорить. — Голос его стал жестким. — И смотрите, с кем она оказалась в фургоне, смотрите, кто ее убил. Белые. Всю жизнь боишься одного, а к тебе подкрадывается что-то другое. — Он пристально посмотрел мне в глаза. — Они не просто убили ее, они стерли ее с лица земли. Она перестала существовать. Я даже не видел ее трупа, я видел только его части, куски. Глубокой ночью я отправился в клинику к своему двоюродному брату и превратил эти куски в пепел. Ее больше нет, в моей жизни осталась пустота, и я не знаю, чем ее заполнить.

— Есть такая пословица — время требует времени, — сказал я.

— Я своим временем готов поделиться. У меня очень много времени, я не знаю, что с ним делать. Весь день я один в доме и уже ловлю себя на том, что разговариваю сам с собой. Вспух.

— Это бывает с людьми, которые привыкли, что рядом всегда кто-то есть. Пройдет.

— Ну а если даже нет, то что здесь такого? Если я и разговариваю сам с собой, меня ведь никто не слышит, верно? — Он отхлебнул воды из стакана. — Потом еще секс. Не знаю, что тут делать. Хочется, понимаете? Я же еще молодой, это вполне естественно.

— Минуту назад вы были слишком стары, чтобы начать новую жизнь в Африке.

— Нет, вы понимаете, о чем я говорю. Мне хочется, и я не только не знаю, что делать, но у меня такое чувство, словно это вообще что-то нехорошее. Словно я ей изменяю, когда хочу переспать с женщиной, не важно, сделаю я это или нет. И с кем я мог бы переспать, если бы захотел? Что, заговаривать с женщинами в барах? Пойти в массажное заведение и заплатить какой-нибудь косоглазой кореянке, чтобы она меня обслужила? Ходить на свидания, приглашать в кино, вести задушевные разговоры? Когда я пробую себе это представить, мне кажется, что лучше остаться дома и заняться онанизмом, только я и этого не могу, у меня все равно такое чувство, словно я ей изменяю. — Он смущенно замолчал и откинулся на спинку стула. — Простите, я не хотел вываливать на вас все это дерьмо. Вообще не собирался ничего такого говорить. Не знаю, почему это из меня полезло.

* * *

Вернувшись в отель, я позвонил своему историку искусства. В этот вечер у нее были занятия, и она еще не вернулась. Я записался на ее автоответчик и стал размышлять, позвонит она или нет.