Прогулка [СИ]

У Пешего был совершенно измученный голос. Кира повернулась, оставив штатив, подошла к машине, где он сидел, вытянув ноги наружу и вытирая пот со лба.

— Олег. А знаете, вы езжайте обратно. Тут прекрасно, мне работы часа на три, на четыре, я люблю одна. Если отлежитесь, приедете, заберете меня. Если нет, я потихоньку вернусь сама. Сколько тут? Пара километров? Пустяки.

Он, кажется, собрался возмутиться. Но тошнота не давала и думать, поняла Кира, убедительно кивая в такт своим уговорам. Ей внезапно очень сильно захотелось остаться тут одной, совершенно одной.

— Я буду на связи, — предупредил Пеший, усаживаясь и поспешно снова прихлопывая рот рукой, — да что за свинство такое. Извините, ради Бога.

— Я вам позвоню. Через час позвоню, чтоб знали, все со мной в порядке.

После нескольких бессвязных фраз мотор заработал, порычал, и удаляясь, стих. Свет фар прополз между деревьев, потом мелькнул ниже, медленный. И скрылся за поворотом.

Кира собрала штатив, уложила камеру в свою заслуженную спец-авоську. Выбрала место на самом склоне, так чтоб левым локтем ощущать совсем уже близкий дом, висящий над скальными выступами. И села на теплый валун, сосредоточилась, прикрывая глаза. Там, над ее плечом, в доме, который сейчас, скорее всего полон других, новых людей, совершались два разговора, разделенных всего несколькими днями. Оба нужны были Кире, как два цветных стеклышка, важных в составленном когда-то узоре, диктующем ее дальнейшую жизнь — до этой вот ночи.

Глава 29

Он учил ее быть женщиной, это было сладостно и прекрасно. Кире, и правда, ничего из запертого в шкафу не пригодилось. На креслах лежали привезенные Мичи несколько платьев, таких, подобных греческим туникам. Светлые и короткие, просто чтобы уютно позавтракать, или спуститься к бассейну, когда Кире надоедало ходить голой. А настоящим их домом в большом доме была постель. Целую неделю они ничем другим не занимались, вернее, все вокруг было лишь в перерывах. Плавали, лежали у края бассейна, сидели на низких диванах, болтая и смотря видеоклипы в большом телевизоре. Кира готовила, что умела. И поев, возвращались снова, на бескрайние простыни с раскиданными подушками.

— Я бы хотел, чтоб ты разрешила мне… — он ждал ее стесненного кивка, потом поворачивал мягко и бережно, делал новые вещи, о некоторых Кира слышала, от подружек, которые шепотом рассказывали, мешая услышанное с нелепицами. А о другом не знала вообще ничего, но бесконечно доверяя своему Мичи, слушалась, ложась, как надо, училась и радовалась, если видела — она снова сделала его счастливым.

Иногда новое причиняло боль. Но он всегда предупреждал ее об этом и Кира терпела, зная, дальше будет, как он обещал: после боли придет наслаждение. Он это умел. И умел не торопиться, казалось, вмещая в каждый час — целые сутки.

Откидываясь на подушки, тяжело дыша, притягивал ее к себе, целуя, говорил:

— Знаешь, чем эта боль отличается от любой другой? Наступает момент, когда на ее место приходит сладость. И это уже навсегда. Я дарю тебе умение наслаждаться, и поверь, такие подарки получает не каждая женщина. Даже если она красива и желанна. Когда мы…

Тут он замолчал, и повторил, уже немного по-другому:

— Скоро ты станешь королевой не только в жизни, Кира, но еще и в постели. Это очень важно. Гармонично.

«Когда мы…» повторила обрывок фразы Кира, сидящая на темном склоне, обнимая колени. Он собирался сказать «когда мы закончим, с тобой». Но это пока лишь предположение, так?

Мичи понадобилась неделя, чтоб научить Киру ликующе кричать, выгибаясь в его руках, а не просто наслаждаться счастьем своего мужчины. И это было так насладительно и прекрасно. А еще на спинке дивана лежало дивное платье, синего мягкого шелка, он привез его, когда уезжал утром, и потом сам надевал на Киру, проводя руками по ее плечам и бедрам. Поправив лямочки, оглядел с нежной заботой:

— Моя девочка. Самая красивая. И — моя.

— Твоя, Мичи.

Платье было красивым, но радостнее всего было понимать — он любуется ею, ему нравится Кира, и она — совсем его Кира.

Тут же синее платье было снято, и они снова легли, Мичи был нетерпелив, дышал часто, немного грубо повертывал Киру, так, что она вспомнила первое — прости, не смог удержаться, не сумел. От этого она совершенно улетела, впервые в жизни испытав полное, ослепительное наслаждение, а не ту физическую сладость, которая уже была ей знакома.

— Мичи…

Ей хотелось говорить без перерыва, они лежали, тяжело дыша, и он молчал, касаясь локтем ее горячего бока. Внутри все таяло и требовало немедленного еще чего-то, чтоб он понял, как ей с ним счастливо. Она сказала имя и остановилась. Вдруг понимая, что тысячи мелких слов не докажут ему. Не расскажут о том, что она испытывает. Нужны самые важные. Немногие.

— Мичи. Я так сильно люблю тебя. Я сделаю все, что ты захочешь. Понимаешь? Совсем все.

Кира на склоне дернулась, вскочила, глядя в ночную пустоту перед раскрытыми в прошлое глазами.

— Нет! Не надо!

Но девочка в прошлом упрямо повторила, будто ставя на сказанном печать:

— Совершенно все! Честное слово.