«Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!

Человек почти тащил Петю с собой, что-то еще приговаривал, часто называя это чужое ему имя. Проулок… другой переулок… На земле лежал труп медсестры; юбка задрана по грудь, бедра и ноги залиты кровью и еще чем-то бело-желтым. Волокли кого-то в одежде священника — страшно избитого, стонущего, пожилого.

— Почему вы меня не убиваете… — неслось из когда-то белой, теперь сочащейся кровью бороды.

— Сча убьем! — гомонили вокруг. — Не торопись, папаша, сча повиснешь!

— Почему вы меня не убиваете… — Повторял священник, как видно, уже без ума, как автомат.

На повороте в третий переулок человек вдруг остановился, присел перед Петей. Трясущейся рукой он снял с Пети его крестильный крестик. Снял не сразу — рука дрожала, человек все промахивался.

— Тебя как зовут? — одновременно тихо спрашивал человек.

Петя молчал… Он просто боялся открыть рот, чтобы не завыть, не закричать в голос. Кряхтя, человек привстал, зашвырнул крест.

— Мальчик, скажи свое имя. Это очень важно… Я хочу тебя спасти, мальчик…

Петя молчал.

— Ты Вася? Коля? Миша? Петя?

Петя кивнул.

— Слава Богу! — Человек набожно поднял глаза. — Ты Петя? Я правильно понял?

Маленький Петя кивнул. Человек хорошо улыбнулся.

— Петя… Мой сын пропал, а жена недавно умерла. Мы с тобой отлично заживем, Петя!

Полукварталом дальше навстречу им попались сразу трое: двое в матросском, один в шинели. Пьяные в дупель, с винтовками, трое грозно подступились. От них шел густой запах грязных тел, водки, ружейного масла.

— Кто такие? Откелева?

Спаситель Пети опять заговорил с непередаваемым никакими словами акцентом:

— Таки разве можно так пугать мирного евройда?!

— Мирного? Мирные — не наши…

— Член Реввоенсовета области годится? Член Реввоенсовета — ваш? Таки да, мы идем к его брату.

— К брату идете? А вы сами кто?

— Я и есть брат, но не члена Реввоенсовета, а вот член Реввоенсовета — мой брат.

Трое смотрели, вылупив глаза.

— Как так?!

— Ну таки посмотрите, громадяне! Я его брат, я иду до него. Чего еще надо революционному народу от старого и тихого евройда?!

— Мальчик не евройд… Не… Не евройд…

Первый из этих пахнущих кровью и грязью присел на корточки, быстро сцапал Петю за опять занывшее плечо, а другой рукой провел рукой по шее Пети.

— Тю! — разочарованно сказал он, не обнаружив креста. После чего первый шагнул в обход пожилого еврея и мальчика, остальные последовали за ним.

— Вовремя! — беззвучно засмеялся человек, оставшийся рядом с Петей. — Видишь, как вовремя мы сняли с тебя крест!

Петя начал испытывать доверие к этому человеку: доверие ребенка к сильному и умному, который знает, как надо делать. Вскоре ему предстояло много узнать об Исааке Каце: после смерти жены приехал с сыном из Шепетовки, чтобы заработать копеечку, застрял в Крыму. Сын пропал без вести, скорее всего убит уголовными бандами. Одинокий ремесленник Кац заботился о Пете как о сыне.

— Неудивительно, что психика малыша заблокировала эти воспоминания, верно? Тем более очень трудно помнить Исторический бульвар в Севастополе и при этом оставаться коммунистом.

— Родители… Они…

— Нет, это висели не они. Но зачем вы спрашиваете? Вы знаете это сами. Вспоминайте!

Петя напряг память, как только мог. Бульвар… нет, не бульвар. Крутая и узкая улица, сплошной камень булыжника, каменные дома. Что так стискивает со всех сторон? Множество людей нажимают, не дают дышать. Мама держит за руку, но между мамой и Петей — какая-то тетка, большой бородатый казак, еще кто-то. Стискивают, оттесняют… Мамина рука слабеет, выскальзывает из Петиной, толпа их отрывает друг от друга. Петю еще долго несет куда-то, швыряет вместе с толпой.

…а потом толпа редеет, Петя может идти, куда хочет, но мамы нет. Совсем нет, и вообще никого знакомого нет. Маленький Петя немного понимает, где находится… Маленький Петя идет в самое понятное, безопасное место: домой. Дома нет никого. Совсем никого, пустой дом. Странно, непривычно шумит город. С рейда слышны сирены: рев сразу многих сирен. Вечереет, никто не приходит. Нет ни кухарки, ни горничных. Темно и тихо в квартире… И в других окнах ни огонька. Петя сам зажигает свечи, ищет еду… Еды нет. Глаза слипаются, мальчик крестится на икону, ложится спать в свою кроватку. Та самая комната: плюшевый мишка… барабан… Он боится погасить свечу и встает опять перед иконой. Плача, жарко молится малыш, чтобы добрый Бог помог ему найти маму.

И словно исполняется молитва ребенка! Петя видит вдруг незнакомый ему большой город, узкую, как щель, улицу, нищенскую квартиру — мансарду. Женщина средних лет, в бедном заплатанном капоте, что-то шьет у окна. Мама? Пете трудно отнести к ней это слово. Он эту женщину не узнает.

— Какой это город? Париж?

— Вы же видите сами, Петр Исаакович. Не спрашивайте, смотрите сами. Вы сможете увидеться с родителями, если захотите, — потому что одна из многих ваших дорог теперь лежит и в Париж.

— И все же я для вас Исаакович…

— Не та мать, что родила, а та, что вырастила… верно? Но и то, что вы — Лопухин, тоже важно. Что вы знаете о Лопухиных?

— Лопухины… Лопухины… Петр Первый первым браком был женат на Евдокии Лопухиной… все верно?