«Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!

За что бы тут уцепиться… Севастополь… Совершенно чужая, незнакомая квартира… Но Петя хорошо знает ее! Комната… видимо, детская… Игрушки… барабан, плюшевый медведь… Незнакомый совершенно, но вместе с тем чувствует Петя, что это его игрушка… Окно выходит на бульвар, портьера… Петя прячется за портьерой… Судя по высоте стола и стула, он совсем маленький… «Пешком под стол».

Может быть, вспомнить море? Да! Вот оно! Петя хорошо помнит эту шелковистую прозрачную гладь, ощущение, когда приседаешь, окунаешься в море… крабик боком убегает в глубину… Медуза с сиреневым куполом… Мама!!! Петя знает, что эта молодая красивая женщина на берегу — мама. Незнакомая мама улыбается малышу, делает призывный жест… И Петя выскакивает из моря, вода мешает передвигать ноги…

— Мама! Оно меня хватает!

И вот уже Петя в руках у мамы. Мама подхватывает его, поднимает, подбрасывает к выцветшему южному небу. Петя видит ее лицо прямо под собой: огромное лицо взрослого человека, доброго великана.

— Это мама… А папа? Его вы наверняка хорошо помните.

Но папу Петя не помнил… или что-то все равно мешало вспоминать. Слепой образ «офицера вообще». Наверное, психика советского мальчика изо всех сил сопротивлялась самой мысли, что этот вот, в красивой подогнанной форме, с золотыми погонами — его отец. Папа… папочка… Какой-то общий образ, без лица, под руку с красиво причесанной мамой, в длинной юбке и с открытыми плечами.

Отец… Отец… Как сочетается Исаак Кац — и все, что он видит теперь? Что это?! Еще до того, как Петя хоть что-то увидел, нахлынуло ощущение невыразимого ничем ужаса. В следующий момент перед Петей проплыла серо-белая обнаженная нога — явно женская. Связанные ноги, густо заляпанные кровью, покачивались перед самым лицом Пети. Петя невольно поднял глаза — в задний проход повешенной забили разбитую бутылку, кровь еще недавно лилась рекой, сейчас стекали последние густые капли. Труп был бледный, потому что почти обескровленный.

И словно включилось все! Словно в зал для показа кинематографа дали свет. Петя ясно увидел себя стоящим на бульваре, возле висящей на дереве голой женщины. Чуть дальше еще висели люди, — изломанные окровавленные люди, — одни в нижнем белье, другие в изорванной форме: и морской, и разных сухопутных частей. Женщины тут висели голые.

Вот люди в матросской форме, жутко ругаясь, тащат, буквально волокут связанного человека в форме. Человек ворочает головой, Петя ясно видит кровавый пузырь вместо лица. На плечах, приколачивая к телу погоны, торчат здоровенные гвозди. Форма намокла, по ней стекает. Человека тащат к дереву, он мычит и отбивается — видно, что из последних сил; это даже не сопротивление, скорее последние судорожные движения.

И запах. Тяжелый стальной запах крови.

Петя невольно попятился, ударился обо что-то затылком, обернулся… Еще одни ноги, связанные колючей проволокой, в форменных брюках. Поднять глаз Петя не решился, попятился уже в другую сторону… И оцепенел, встал столбом от леденящего вопля. Кричала женщина — уже без слов, просто не могла удержать в себе крик. Вопль перешел в какой-то сдавленный хрип, его заглушил остальной шум на бульваре. И тут Петю схватили за плечо:

— Ага! Еще из ентих!

Петю цепко держал пьяноватый мужик с безумными остекленелыми глазами. С его руки что-то сочилось, промачивало куртку и рубашку.

— Оставь, Парамонов, робенка, — лениво сказали рядом. — Его ишо воспитать могем. Пошли лучше, ишо больших вешать будем.

— Ты, Филимонов, сам посмотри: это ж кадюк… кадюшонок! Вздернуть яво!

— Оставь, оставь, — так же лениво говорилось с другой стороны.

— Не… Пошли! Я таких пока ишо не весил!

Петю поволокли куда-то. Он так оцепенел от ужаса, от безумия всего происходящего, что послушно переставлял ноги. Женщина опять стала кричать, но намного тише, чем раньше. Сипевшего что-то офицера деловито вешали на пока свободный сук каштана.

— Товарищ! А вот погляди, кого ведем!

«Товарищ» был очень знакомым для Пети… Но знаком для кого? Для большого Пети, который все это вспоминал. Маленький мальчик нового человека не знал, заранее боялся и попытался попятиться.

— Куда ж вы таки волочете мальчонку? Не виноват он ни в чем…

— Так то ж кадюшок… кадюшонок!

— Ой! Ну таки який же вин кадюшонок?! Яхве! Яхве! Яхве! То мой сын… Куда ты запропастился, хлопче?!

Человек с безумными глазами вцепился в плечо. Незнакомец взял Петю за руку, как сына, решительно скомандовал:

— Пошли!

— Ку-уда!!! Не пушшу!!

Петю рванули так, что он испугался — разорвут.

— Я — член Реввоенсовета округа, — быстро, четко, вполголоса сказал державший Петю за руку. — Не мешайте мне увести сына…

— А что ж он одет, как кадюк?!

— Мальчик потерялся еще вчера… Мы въехали в другую квартиру, кадючью. Я его приодел.

Человек со стеклянными глазами смотрел, нелепо выпячивая брюхо.

— Служу революции! — вдруг выкрикнул человек, рванул Петю… И чужая страшная рука разжалась, соскользнула с плеча.

— Пошли, Мойша, пошли скорее…